Яна Лисицина: «Город хрупкий, как крыло бабочки»

Есть люди, с которыми интересно гулять по городу и «читать» его. Яна Лисицина, художник, историк культуры, журналист, доцент ИГУ, как раз из таких. Она на все имеет необычный взгляд. Внимательный, глубокий, ироничный. Мы поговорили об облике Иркутска, его архитектурном своеобразии, а также прогулялись по любимым местам Яны.

Екатерина САНЖИЕВА

Старый город исчезает

— Яна, какое у вас было первое впечатление от города?
— В Иркутск я приехала в 1985 году, чтобы поступить в художественное училище. И первое слово, что я услышала, когда вышла из самолета, было «ипподром». Я подумала: о, если в городе есть ипподром, значит это особенный город! Хотя я никогда не была на ипподроме и не знаю, существует ли он теперь, да, собственно, сам ипподром и скачки меня не интересуют. Но когда в городе есть что-то нетипичное, светское, то, что придает ему цивильный блеск и шик, — это здорово. Архитектурный облик Иркутска тоже произвел на меня сильное впечатление: необычный синтез каменных зданий и деревянного зодчества. Иркутску в этом отношении повезло и не повезло. С одной стороны, у нас есть уникальное архитектурное наследие. Кстати, в 1997 году ЮНЕСКО обратило внимание на наш исторический центр, а в 1998 году Комиссия по РФ по делам ЮНЕСКО включила его в предварительный список всемирного наследия как уникальный градостроительный комплекс памятников археологии, истории, архитектуры деревянного и каменного зодчества.

— С другой стороны, в основном наследие это деревянное, очень хрупкое. Дерево дышит, оно более теплое и человечное. Камень — холодный. Об этом писал и Валентин Распутин: «Дерево недолговечно, но оно имеет редкую способность продлевать нашу память до таких глубин и событий, свидетелями которых мы не могли быть. Лучше сказать, это способность передавать нам память предков. Камень более недвижен и холоден, дерево податливо и ответно чувству». Но дерево, в отличие от камня, очень быстро ветшает, за ним нужен постоянный тщательный уход. Петербург — каменный, и его здания, несмотря ни на что, все еще сохраняют свое великолепие. А у нас деревянная застройка настолько запущена, что легко принимает облик трущоб. Ведь если дерево не реставрировать, не ухаживать за ним должным образом, оно ветшает и постепенно превращается в руины. И я вижу, как из года в год старый город становится все более эфемерным, исчезающим. Хрупким, как крыло бабочки. Тот Иркутск, который нам оставили в наследство, потихоньку уходит, исчезает.

— Но город, наверное, должен меняться? Одни здания должны приходить на смену другим, один стиль сменять другой?
— Да, город — живой организм, он меняется. Но любое строение — это отпечаток эпохи, то, что оставил после себя человек. В каждом здании — мысли, устремления, философия зодчего. А сейчас у нас возводят в основном однообразные многоэтажки. Это мы и оставим на память следующим поколениям. Безликие коробки-параллелепипеды — неужто такая будет характеристика нашего времени?.. Архитектура — сложная, многогранная тема. Очевидно, здание XXI века не может и не должно быть похоже на дом, построенный, скажем, в XIX столетии. Но когда видишь новостройки, возникает вопрос: а насколько честно такое бюджетное строительство? Нет ли здесь попыток удешевить, сэкономить в ущерб эстетике? Или это такой подход проектировщика, его идея? Об этом можно спорить, но факт остается фактом: архитектура — это посыл в будущее, судить о нас будут по сегодняшней застройке.

— Как вы относитесь к такому мнению: легче деревянные «развалюхи» снести и построить на их месте новые кварталы?
— Трущобы любому городу придают неряшливый, запущенный вид. Но мы должны говорить не о сносе, а о реставрации. Если следовать этой логике сноса, почему бы не убрать с улиц стариков, а из музеев — старые, ветхие из-за времени вещи? Они же такие немолодые, неновые, неэстетичные. Это мы уже проходили: все разрушить и построить заново. Но время показало бесперспективность этой идеи. Да, можно убрать деревяшки, снести бульдозером и поставить вместо них однотипные коробки. Тогда индивидуальный облик города вовсе исчезнет. Это, кстати, беда не только Иркутска. Приезжаешь, например, в Петербург. Центр его уникален: великолепная архитектура, широкие проспекты, изумительные храмы. Но стоит отъехать в районы, тут же встает вопрос: где ты — в Нижнем Тагиле, Иркутске, Урюпинске? Хрущевки и в основном новостройки. Хрущевки-то еще не худший вариант. Они предполагают человеческий подход в проектировании окружающей среды: просторные дворы, деревья, детские площадки, клумбы.

— А что современные «человейники»? Блок, блок, блок, а в центре — крохотный пятачок, закатанный асфальтом. И самое плохое, что множество людей живет в этих строениях. Квартиры там, как правило, небольшие. Гулять негде, зелени нет, дышать нечем. Внизу винно-водочный магазин и какая-нибудь чебуречная. Что в таких условиях происходит с человеком? Хорошо ли ему? Мы уже имеем поколения, выросшие в стесненных условиях. Совершенно естественно, что эти люди будут предлагать снести деревяшки и построить новое жилье. Неважно какое, лишь бы было где жить. И это можно понять. Но город — это не только жилые дома. «Деревяшки» — это тоже город, а он имеет не только осязаемое настоящее и желаемое будущее, но вполне весомое прошлое. В деревянных домах жили поколения иркутян. Выбрасывать целые куски иркутской истории недопустимо, немыслимо.

— Но как сделать, чтобы деревянная застройка и каменная не диссонировали, а гармонично дополняли друг друга?
— Нужно слушать и слышать архитекторов и художников. Городской средой, архитектурой должны заниматься профессионалы, которые понимают, чувствуют красоту и логику города. Можем ли мы сказать, что последнее слово у нас за профессионалами? Платон говорил, что государством должны править философы, потому что они способны постичь истинное бытие. Люди бизнеса, люди власти — да, во многих сферах их мнение решающее. Но красотой, эстетикой должны заниматься люди, знающие законы красоты и гармонии, обученные этому и заточенные на это. Принцип «давайте побыстрее да подешевле» не делает город лучше.

Свидетель эпохи

— Есть ли в Иркутске здания, которые интересны вам как историку культуры?
— Говоря об архитектуре, мы должны учитывать три аспекта: функциональный, эстетический и технический. А еще исторический. Здание может быть неприметным, неярким, но ценным с точки зрения стиля и истории. Вот такая гостиница «Сибирь», в проекте которой эстетика следует за функцией. Это здание входит в «золотой фонд» архитектуры Иркутска. Гостиница — свидетель, рассказчик, отражение эпохи 1930-х годов. Замечательный образец иркутского конструктивизма. Это особое течение в архитектуре, русский авангард. Таких образцов конструктивизма в Иркутске мало, можно пересчитать по пальцам. Изначально гостиница называлась «Центральной». Иркутск в те времена был административной столицей Восточно-Сибирского края, властные структуры находились у нас. Очевидно, что это привлекало в город большое количество людей, тех же командировочных, которых нужно было где-то селить. Гостиниц же не хватало, потребность в спальных местах была огромная. Тогда было удивительное время: Иркутск из патриархального города за считанные годы превращается в индустриальный. Строятся заводы, растут каменные дома. Нужна была не просто гостиница, а новая, отвечающая самым свежим потребностям времени. Архитектура была ответом на соцзаказ.

— Изначально здание гостиницы было похоже на птицу с двумя крыльями, если смотреть сверху. Но после страшного пожара 1995 года осталось только правое, северное, крыло. Это строение лаконичного, лапидарного стиля, безо всяких украшений, настоящий конструктивизм. Появление этого здания стало шоком для обывателей, которые привыкли к барокко, модерну, эклектике, деревянным кружевам, виньеткам, узорам. А тут такое строгое, минималистичное суперсовременное для той поры здание. Замечательно, что у нас сохранились здания удивительной кратковременной эпохи авангарда, это наша история. А другой истории у нас нет. У других городов, возможно, она более пышная и блестящая. «Сибирь» — это отражение истории Иркутска, времен его индустриального расцвета. Вы можете прикоснуться к стенам этого здания — и вы потрогаете то время. Другой вопрос: как использовать здание сейчас? Сегодня пришла мода на все советское. А «Сибирь» — это настоящий советский артефакт. Нужно придумать ему интересное наполнение, легенду. И восстановить утраченную часть здания, адаптировав ее к современным реалиям.

— Кто проектировал гостиницу?
— Казимир Войцехович Миталь. Он родился и вырос в Иркутске, в семье польских ссыльных. В Санкт-Петербурге окончил институт гражданских инженеров имени Николая II. И долгие годы работал в Иркутске, был главным архитектором города. А в 1938 году Миталь умер в тюрьме во время следствия. Кстати, книгу об этом выдающемся архитекторе «Иркутский архитектор К. В. Миталь: от модерна к постконструктивизму» написал Василий Лисицин (муж Яны Лисициной — Е. С.). Горькая ирония в том, что Казимир Миталь, кроме гостиницы «Центральной», построил в Иркутске и здание управления НКВД на улице Литвинова и дом работников НКВД в Пионерском переулке… Также он известен как архитектор Дома работников партактива на ул. Свердлова, и Дома специалистов на Марата, и ряда других знаковых объектов города.

«Седьмое небо», ночь, погоня

— А теперь поговорим о тех местах города, с которыми у вас связаны личные воспоминания.
— Одно из таких мест, ставшее частью моей личной истории — здание на Карла Маркса, 28, где раньше располагалось Иркутское училище искусств. Красивейшее здание в стиле северного модерна построено в 1909–1911 годах для резиновой мануфактуры «Треугольник» по проекту петербургского архитектора В. Ю. Иогансена. Производителем работ был архитектор В. Коляновский.
В восьмидесятых годах внизу была почта. На столах стояли чернильницы и перья. А с другой стороны — филателия, где продавались марки, открытки, журналы. Центральный вход, куда мы входили, украшен витражом. Длинная лестница вела наверх. Если налево пойдешь — попадешь к художникам, направо — к музыкантам. Музыкантам мы немного завидовали, потому что на их половине был буфет. Помню, когда я только поступила в училище «учиться на художника», состоялось общее собрание в музыкальном зале. Выступал Виталий Рогаль, мэтр, народный художник РСФСР. И он нас, первокурсников, с густым украинским акцентом напутствовал.

— Популярным местом у нас было так называемое «Седьмое небо» — небольшая площадка на самом верху, где учащиеся общались на переменах. Для меня это любимая альма-матер наряду со второй — государственным университетом. С училищем связано много разных веселых историй. Например, в конце 1980-х нравы и времена были попроще, не столь регламентированные, как сейчас, и студенты зависали в аудиториях по ночам перед просмотрами (у художников это очень важное мероприятие, типа экзаменов, когда показывают свои работы строгой комиссии педагогов). И вот однажды мой муж Василий (а мы учились на художников вместе) вышел по делам вечером, вернулся, а дверь закрыта, сторож спит. Благо леса стояли, шёл ремонт. По лесам он и поднялся в аудиторию. Это увидел наряд милиции и пустился в погоню. Ворвались в мастерскую, чтобы поймать, но опознать не смогли — все молодые художники были одинаковы — в вымазанных краской халатах, с испачканными лицами и руками.
— Рисуем мы тут, — сообщили они доверительно милиционерам, — нет, никого не видели.
Многие мои ровесники почему-то с удовольствием вспоминают «Пельменную» на Карла Маркса. На мой тогдашний взгляд, ходить в столовую и есть там пельмени было дурным тоном. Поэтому я ходила в «Диетку» на Богдана Хмельницкого и обедала тонким серым шницелем, который был на вкус, как картон. Это вот по-нашему: дешево и сердито.

Кафе «Нива» — место встречи изменить нельзя

— Где вы в студенчестве любили отдыхать?
— Конечно, в кафе «Нива». Там собирались все неформалы Иркутска. Молодые музыканты, художники, актеры, философы, разные балбесы, которые нигде не учились. Тогда времена были не очень сытые, а в «Ниве» продавали хороший кофе и бутерброды. Поэтому все туда стекались. Это была бурная тусовка, когда все взахлеб друг с другом общались. Разговоры шли, как вязанная шаль: все в них сплеталось, совершенно разные темы. Легко знакомились, легко дружили, легко спорили. По-братски делились едой и сигаретой. Это было настолько естественно, что мы даже не задумывались. Парни с длинными волосами, девушки с цветными фенечками на тонких запястьях. Свободные, живые, молодые безбашенные люди.

— Время от времени нас оповещали: новоленинские гопники идут бить «волосатиков». Говорили: сейчас начнется «махня». Тогда всех словно ветром сдувало. Как и кто оповещал, не знаю: мобильных телефонов тогда не было. А потом собирались вновь, сидели на металлических трубах, что были вмонтированы перед витринами, полировали желтый металл джинсами и цветными лосинами. Я носила штаны, оканчивающие на середине икр, чем вызывала некоторое эстетическое возмущение шрифтовика — преподавателя, который обучал нас искусству начертания шрифтов. «Вы в этих штанах как курица!» — восклицал он, нервно теребя ворот рубашки из ткани с голубым узором из букв «Минздрав СССР». От него я узнала великолепнейшую фразу, которую вынужденно и кропотливо писала шрифтом «антиква»: «Нам нет возврата в пещеры! Нас слишком много!»

Лавочка воспоминаний

— А где в Иркутске сейчас вы любите проводить свободное время?
— У меня мастерская рядом со сквером Кирова. И волей-неволей это пространство стало моей средой обитания. Нередко встречала там своих коллег — старших мастеров, сидящих на скамейках. Подсаживалась к ним, мы разговаривали. Я видела там много праздников и ситуаций. Я познала все ёлки города. Наблюдала шумные сборища и концерты. Иногда сижу в мастерской и слышу музыку. Понимаю, что там очередное мероприятие грохочет.

— Сквер Кирова уже стал моим «милым садиком». Он связан и с воспоминаниями. В 1990-е нас была группа молодых художников, которые вдруг одномоментно и мощно «проявились», стали выставляться, ярко выражать собственное видение мира и искусства. Но, к сожалению, многие из них умерли. Я скучаю по ребятам. И вот когда я сижу в сквере на лавочке, обычно разглядываю фонтан в виде большой чаши и маленькие получаши под ней. Туда иногда садятся голуби и пьют воду. В эти минуты у меня возникает чувство, что это не птицы, а души моих друзей-художников. Особенно в те дни, когда открываются крупные художественные выставки или происходит еще какое-то важное событие. Считается, что художник жив, пока живы его работы.

— Где-то читала, что у каждого города — свой характер. Один — консерватор, другой — сноб, третий — романтик. С чем ассоциируется у вас Иркутск?
— Город у нас удивительный. Здесь выросли, жили, творили поколения художников, музыкантов, писателей, актеров. Это и есть Иркутск. Его душа. Если убрать музеи, библиотеки, филармонию, театры, старинные здания, что останется? Точка, название на географической карте, некое поселение. Иркутск — город суровый, с сибирским характером, неизбалованный любовью. Он напоминает недолюбленного ребенка, который ждет тепла и заботы. Если ты полюбишь этот город, отдашь ему свою теплоту, он раскроется и заиграет всеми своими красками. Если ты что-то для него сделаешь (не для своего тщеславия, кошелька, пиара) — он тебе обязательно ответит взаимностью, раскроется перед тобой, преобразится. Я этот город не сразу приняла, и он меня тоже. Мы долго притирались, приглядывались друг к другу. Но когда я «нырнула» в него, стала рисовать «Иркутские листочки», город раскрылся, он показал мне лучшие свои стороны. И я для него стала своей.