«Я научился быть свободным»

Меланхоличные нежные пейзажи, захватывающие игрой света натюрморты, словно наблюдающие за зрителем портреты, «сумеречные» автопортреты — таков художественный мир Дмитрия Лысякова. Погружаясь в эти истории, постепенно проникаешься их волшебством. Так бывает, когда попадаешь в незнакомую страну, открываешь её очарование и никуда уже не хочешь уезжать. Мы поговорили с Дмитрием о том, почему у художников нет обеденного перерыва, как творческому человеку почувствовать себя в профессии свободным и отчего живопись — эгоистическое искусство.            

Екатерина САНЖИЕВА

Не профессия, а образ жизни

— Когда у вас появилась тяга к рисованию?
— В детстве всё зависит от среды, в которой растёт ребёнок. Родители занимались моим развитием. Я ходил и в спортивные секции, и в художественную школу. Когда мне было лет десять, преподаватель живописи Дмитрий Григорьевич стал брать меня с собой на пленэры, научил работать с маслом. Помню ощущение восторга от этюдника, от тюбиков красок. Было приятно ко всему этому прикасаться. Даже сам запах красок и лака мне нравился, от этого исходила какая-то волшебная энергетика. А в 14 лет я поступил в Иркутское художественное училище.

— Почему вы поехали поступать в Иркутск? Вы ведь тогда жили с родителями в Биробиджане.
— В Сибири и на Дальнем Востоке Иркутское художественное училище считалось самым сильным, славилось своими преподавателями. Нашим ведущим педагогом была Любовь Анатольевна Сапранкова, тогда она как раз окончила Московский художественный институт имени Сурикова. Работала со студентами Любовь Анатольевна с полной отдачей, вела живопись, рисунок и композицию. Преподавали у нас Лев Гимов и Геннадий Кузьмин. К ним, как к преподавателям и мастерам, я отношусь с огромным уважением.

— Слышала, что бесконечные зарисовки кубов и голов могут отбить желание заниматься живописью у студентов. Это так?
— Отбить желание, наверное, нельзя, если человек чувствует потребность заниматься этим делом. Бывают люди очень одарённые, живопись просто не их путь. Разные этапы создания картины — разные эмоции. Начало работы над полотном, новые постановки — это захватывающе. Дальнейшая аналитическая работа — более кропотливая, сложная, может быть, в чём-то утомительная. Вообще, живопись — это, по сути, не профессия, а образ жизни. У художника нет выходных и обеденного перерыва. Даже если он не рисует, то всё равно работает. К тому же, живопись — искусство эгоистическое: тебя могут раскритиковать, твоё творчество может оказаться непонятым, кто-то сделает лучше, — тебя это задевает… Но если вопреки всему хочешь заниматься живописью, значит, ты — художник.

— Как бы вы определили особенности иркутской школы живописи? Вообще, что такое школа, если у каждого живописца — свой творческий стиль, почерк?
— Да, у каждого художника есть своя индивидуальная манера. А школа — это те общие черты, особенности, которые характерны для того или другого творческого сообщества. Для Иркутска характерна колористическая направленность. Это сложная, не декоративная живопись. Особое внимание уделяется системе цветовых отношений: каждый цвет «разбирается» на молекулы, скрупулезно создаётся общая цветовая гамма. Колорист все цвета собирает в единую цветовую гармонию, краски, тона у него примерно одного ряда. У живописца более яркая, контрастная палитра. Колорист — это, например, Константин Коровин. Живописцы — Пётр Кончаловский, Роберт Фальк, Поль Сезанн. Хотя последний и прекрасный колорист. У Сезанна, кстати, было абсолютное чувство цвета.  

— А как нарабатывается свой индивидуальный стиль? Или художнику от природы даётся какое-то своё художественное видение?
— Это длинный путь. Стиль рождается, перерождается, модифицируется. Художник должен меняться, он не может застыть в каком-то одном состоянии. У каждого из нас много учителей. Это не только педагоги из школы и училища. Мы учимся у больших мастеров, рассматриваем работы, изучаем стилистику, пытаемся двигаться в этом направлении, что-то в таком же духе создавать. В разные периоды мне были интересны разные художники. В училище нравились Ван Гог, Сезанн, Моне, Ренуар. Смотрел их работы, впитывал, накапливал, пытался понять, как можно добиться тех или иных цветовых сочетаний. Вообще, чем больше смотришь других мастеров, тем больше набираешься опыта сам. Обычно мы выбираем авторов близких себе по мироощущению. Хотя и другие тоже важны. Бывает, «не твой-не твой», а потом – бах! – и раскрываешь этого автора. Кто такой художник? Человек, видящий в окружающем то, чего не видят другие. Знаменитый коллекционер и благотворитель Сергей Щукин первым из русских ценителей начал покупать работы Пикассо. Он знакомился с творчеством великого испанца в частных домах и приобрёл довольно много его работ, но никак не мог их понять и полюбить. Развешивал их в кухне и подолгу разглядывал. Так, постепенно, Щукин открыл для себя Пикассо, энергетику, страстность, таинство его картин.    

Десятки портретов на одном холсте

— «С человеком работать сложнее и интереснее, чем с каким бы то ни было другим объектом. В этом глубоком аналитическом жанре результат зависит от двух людей — художника и героя, от их молчаливого диалога». Это вы сказали о работе над портретом. Как вы находите героев? Что должно быть в человеке, чтобы вам захотелось его написать?
— Не каждый сможет найти время для позирования. Хотя сейчас я научился работать и с моделью, и без неё. Я интуитивно чувствую, с кем может что-то получиться, а с кем нет. Это зависит не от модели, а от моего состояния, настроения. Иногда приезжаешь на природу и понимаешь — поработать не получится, как-то всё невзрачно. И дело не в пейзаже, а в том, что я не увидел его красоты. Людей неинтересных не бывает. С кого-то можно написать этюд, набросок, а с кого-то — картину. Я, как правило, выбираю в качестве моделей своих знакомых. Вообще, тут есть одна проблема, особенно когда пишешь на заказ: художник чувствует себя обязанным выполнить работу красиво.              

— Но это же не значит, что вы своих моделей хотите сделать некрасивыми?
— Конечно, нет. Но, например, женщины особенно взыскательны, хотят видеть обложку журнала, а я хочу создавать живопись. Ставлю перед собой прежде всего художественные задачи.

— Некоторые художники передают внешнее сходство, а другие схватывают суть, характер —  более глубокие свойства. В чём тут секрет?
— Наверное, надо иметь интуицию, жизненный опыт. Есть первое впечатление, оно самое верное. Как только человек входит — он тебя сразу располагает к себе или не располагает, в голове у тебя складывается идея. Но в процессе работы всё может меняться, и от первоначального замысла мало что остаётся. В одном холсте могу набросать десятки разных эскизов. Чаще всего я стремлюсь не внешнее сходство передать, схватить, а внутреннее. Поэтому я и вношу так много изменений. Внешнее сходство, возможно, и не так важно. Вспомните портреты Валентина Серова. Мы никогда не знали этих персон, но по их портретам можем угадывать, что это были за люди, как он жил, что любил, какой у него был нрав.

— Автопортреты — тоже ваш любимый жанр, как и у многих живописцев. С чем это связано?
— Да, у меня их полно. Я сам у себя всегда под рукой (смеётся). Пишу себя не потому, что себе нравлюсь, даже не ставлю задачи добиться особого сходства. Может, увидел удачное освещение и хочу его запечатлеть. Это, скорее, тренировка.

— То есть в этих автопортретах не нужно искать какой-то глубокий смысл?
— Если есть глубокий философский смысл, то это литература, а не живопись. В картине самое главное — это живопись. Хотя бывает и форма хороша, и содержание: интересная идея, воплощённая в совершенной композиции.

— А бывает, что в живописи нет живописи? И что тогда есть живопись?
— «Живопись — вид изобразительного искусства, связанный с передачей зрительных образов посредством нанесения красок на какую-либо поверхность». Таково сухое определение. Но, по сути, я не знаю, что это такое. Живопись изменчива и непостижима. Даже одна и та же картина в разное время выглядит по-разному. Она, как и её автор, живёт и развивается вместе с ним. Поэтому старые мастера говорили: прежде чем показывать зрителям работу, она должна «отстояться». За ней нужно понаблюдать в разных своих состояниях и в разном освещении, даже если она тебе сразу понравилась. Если с течением времени она тебя не разочаровывает, значит работа удалась.

— Вы как-то признались, что никогда не выставите на суд зрителей работу, если не считаете её лучшей. Сложно, наверное, быть перфекционистом?
— С возрастом всё сглаживается. В юности ты делишь мир на чёрное и белое, хорошее и плохое. Но постепенно граница между этими полюсами становится шире. Жизненный опыт подсказывает, что всё гораздо сложнее. Так же и в оценке работ. Со временем учишься относиться более философски к своему творчеству.

Художник не собирает стадионы

— Принято считать, что художники — люди возвышенные, не от мира сего, им интересно только творчество, они постоянно углублены в себя, постоянно в творческом поиске. Это так?
— Если вам скажут, что художник витает в облаках и плевать он хотел на деньги, — не верьте. Это всё глупости. Видимо, тут сыграли свою роль душераздирающие истории про Ван Гога. А если посмотреть на его жизнь внимательно, это был счастливейший человек. В творческом отношении он был абсолютно ничем не скован, его содержал брат. Художник такой же человек, как и все. Я очень прагматичен. Научился жить в своей профессии, умею своё искусство монетизировать. Научился быть свободным.   

— Должен живописец быть успешным, популярным? Иметь армию почитателей?
— Живопись не собирает стадионы. Это не её задача. Важнее найти своего зрителя. Иногда достаточно двух-трёх собирателей и любителей изобразительного искусства. Хотя, безусловно, хотелось бы, чтобы больше людей знали твоё творчество, чтобы твои картины им нравились.

— Как вы переживаете творческие кризисы?
— Человеческий организм — не машина. Ни один художник не может работать с полной отдачей и удовольствием постоянно. Думаю, кризис — это хорошо. После любого упадка начинается подъём. Состояние подавленности и депрессии вполне естественны, это просто отдых. Можно сравнить это с колодцем, из которого ушла вода. Ты можешь сколько угодно туда лить воду — он не наполнится. Просто надо подождать. В какой-то момент творчество свободно потечёт. У меня, по крайней мере, это так.

— Что даёт вам вдохновение, тот толчок, после которого вы хватаете краски и начинаете работать?
— Никакого толчка не бывает, просто вдруг хочется рисовать, вдруг тебе становится хорошо. Нет здесь ничего сверхъестественного. Для хорошего настроения не нужно никакого сигнала или щелчка, это не зависит от того, сколько у тебя денег в кармане, какая погода за окном или насколько ты знаменит. Счастье — состояние беспричинное.

Читать также:

• Вечное сияние высокого искусства (Геннадий Кузьмин)
• Все её ангелы (Светлана Воронина)
• Альтер эго Сергея Юдина
• «Я до сих пор иду по этому коридору» (Сергей Казанцев)