Волшебные истории Валентины Рекуновой

Валентина Рекунова — писатель, журналист, краевед, автор сказок, пьес, рассказов и популярной книжной серии «Иркутские истории» — увлекательного повествования, переносящего читателя в Иркутск начала ХХ века. Лёгкий слог, тонкая ирония, колоритные образы купцов, гласных, градоначальников делают их познавательными и художественными. О мистических ситуациях, связанных с персонажами «Историй», особой судьбе Иркутска и волшебстве как способе сделать книгу живой Валентина Рекунова рассказала порталу «Культура 38».

Екатерина САНЖИЕВА

Третий жанр

— С чего начались «Иркутские истории»? Как вы вообще заинтересовались историей Иркутска?
— Начинались «Иркутские истории» как совместный проект городской администрации и «Восточно-Сибирской правды». Авторами выступали разные журналисты, а с 2007 по 2015 годы эту еженедельную рубрику вела я по приглашению шеф-редактора Натальи Мичуриной. Такой выбор покажется не случайным, если учесть, что в студенчестве я окончила курсы экскурсоводов, а после работала в областном отделении общества охраны памятников истории и культуры, вела на телевидении рубрику «Завещанное — заветное», полосу «Истоки» в газете «Советская молодёжь», радиоэфиры о культурном наследии, историческую подборку в журнале «Бизнес-мост» и разработала цикл лекций по истории сибирского предпринимательства. Однако первые же публикации в моём исполнении показали, как мало они вписываются в строгую стилистику «ВСП».

Но Наталья Мичурина хорошо держала удар старейших сотрудников, её поддержал и редактор-издатель Александр Гимельштейн. Он назвал мои опыты «третьим жанром», и это загадочное определение сдерживало противников «чуждого нам формата». Но о том, что публикации дорастут до формата книги, не думал никто, в том числе и я. Тем не менее, за восемь лет на страницах газеты, как на фундаменте, поднялись два тома «Иркутских историй» и дочерний проект — пятисотстраничная «История иркутской адвокатуры». Газетный дедлайн послужил мне мощным стимулом, и в благодарность я назвала свою книжную серию по названию рубрики.

— Каково это — читать и перерабатывать огромный архивный материал про события и людей, давно ушедших?
— С 2007 года это моя ежедневная практика: и по причине природного трудоголизма, и, главным образом, потому что написание текстов из прошлого предполагает нахождение в этом прошлом большую часть суток. Иначе ниточка рвётся, двери закрываются, оживающие герои смыкают уста. Я не могу оставлять их надолго, увлекаться тусовками и вообще современной жизнью. Пространство книги ткётся постоянно, имеет свой ритм, и его нарушение, безусловно, чревато. Выключиться легко, но включиться обратно, попасть во временной коридор, вспомнить код очень сложно. Три попытки, предпринятые за семнадцать лет, в этом убедили вполне. Персонажи, сущности которых растревожила, требуют исключительного внимания. А отношения с ними складываются по-разному.

— Не случается ли в этих отношениях какой-то мистики?
— Если герой не пожелает попасть в твою книгу, то и не попадёт: файл потеряется, фото исчезнет, потомков настигнет припадок беспамятства. И наоборот: персонаж раскладывает манки, подбрасывает материалы и разве что не нашёптывает тебе текст. Я в своём XXI веке не дружу ни с судейскими, ни с прокурорскими, но как же замечательно мы общаемся в моих перемещениях во времени! Очень открыты и чины, вплоть до генерал-губернаторов, и всё это я отношу к их озабоченности делами, продолжающейся и в посмертии. Почти к каждому персонажу можно обратиться с вопросом, а равно и с просьбой, если она касается выхода книги. Так, «Иркутские истории, 1907 – 1910» задерживались, потому что не было нужной мне фотографии губернатора Грана. Так вот на одной из лекций в библиотеке мой юный слушатель предложил: «А давайте мы все вместе обратимся к нему!». И три класса скандировали: «Дайте нам фотографию!». Библиотекари и учителя посмеялись, конечно, но три дня спустя мне написал один из потомков Петра Карловича и в тот же вечер прислал фото, прекрасно вставшее на обложку книги.

Похожие «чудеса» случались и при вёрстке «Истории иркутской адвокатуры», и при работе над многими главами «Иркутских историй», когда сюжет делал вдруг странный поворот, и в логике изменившихся обстоятельств герои проявлялись неожиданным образом. А спустя какое-то время в газетах обнаруживались подтверждения, объяснения всем этим странностям и неожиданностям. В такие моменты, конечно же, дух захватывает, но я не стремлюсь никоим образом провоцировать своих героев, подталкивать, вызывать, памятуя о том, что мы пребываем в разных мирах, и нарушение границ может быть только вынужденным и только с их стороны. Автор — всего лишь их поверенный, облачённый доверием ровно настолько, насколько они сочтут нужным. Я никогда не спорю со своими героями и, когда не знаю, что случится на следующей странице, терпеливо жду подсказки.

Как прожить до 150 лет

— Когда читаешь главы «Иркутских историй», создаётся ощущение, что это художественная проза — настолько каждый персонаж наделён своим характером, речью, какими-то особенностями… Для вас архивные записи являются лишь основой, вы художественно переосмысливаете персонажей и ситуации?
— Источники, на которые я опираюсь, достаточно узки, пристрастны и специфичны. Это старая периодика и мемуары. В газеты попадали разные, всегда очень яркие персонажи – пассионарии. Их энергия не растрачивалась к моменту физической смерти, тем более что в пору трёх революций и трёх войн мало кто не умирал преждевременно. Вот к этим нерастраченным энергиям я и апеллирую в стремлении оживить прошедшее время. Если персонажи сквозные, то есть проходят через несколько книг, к ним прикладываю особенно много усилий, и тогда проявляется подмеченный вами художественный эффект. Он рождается не от богатства авторского воображения, а от полноты и насыщенности использованного газетно-мемуарного материала. А он тем обширней и полнокровней, чем дольше развивается проект. От тома к тому растёт эффект авторского присутствия в описываемых событиях.

Как минимум дважды мои книги принимались за мемуары. В одном случае это был доктор наук, автор научной публикации об иркутском губернаторе Моллериусе, купившийся на атмосферность «Иркутских историй». А в другом — подполковник запаса Владимир Овчинник. Книга досталась ему в подарок, и если бы он читал её по всем правилам, то есть с аннотации, то сразу понял бы, что перед ним — дамский опыт прочтения дореволюционной периодики, один из многих возможных. Но он стал читать «как открылось», увлёкся, и появилось ощущение, что некая дама, танцующая на балах, состоящая в благотворительных обществах и всюду вхожая, нашла время написать мемуар, да такой подробный и откровенный, что вряд ли её пощадили большевики. И вот эта-то мысль (сколько прожила, кем убита?) засвербела в голове подполковника. Он встретился с приятелем, поделился переживаниями и оставил книгу со словами: «Ты обязательно должен её прочитать!». А книга исчезла дня через два. Как говорят в таких случаях, ушла гулять и не вернулась. Пришлось овчинниковскому приятелю подать в розыск в соцсетях, и однажды утром я увидела в группе «Мы из Сибири» объявление: «Подскажите, где можно приобрести мемуары Валентины Рекуновой, иркутянки, жившей в конце XIX — начале XX века». Так что я теперь всякий раз запинаюсь, отвечая на вопросы о возрасте. Как «мемуаристке» мне, как минимум, 150 лет.

— Много раз слышала, что герои книг, уходя в самостоятельное плавание, отделяются от автора и начинают жить своей жизнью. Каковы ваши отношения с героями? Кто ваши любимые персонажи и почему?
— Большинство моих персонажей — это реальные люди, поэтому в конце каждого тома «Иркутских историй» помещается указатель имён. Если же персонаж активно действует в тексте, но отсутствует в именном указателе, значит, это собирательный образ. Но и он живее живых, потому что зародился в недрах газет, ими взращен и тщательно прописан. Страстно люблю мемуары, напитываюсь их атмосферой, но героев их приглашаю к себе нечасто. Главным образом выбираю тех, кто не «записан» другими авторами и даже вовсе ни с кем из них не знаком. Такие воспоминания не нужно искать, они сами падают на голову, и ровно в такой момент, когда в них появляется необходимость. Вот вам пример. Выйдя на пенсию, иркутянин Михаил Фёдорович Пухнаревич принялся за воспоминания. Наполнил четыре тетради своим детством и юностью — и остановился. С неожиданным ощущением, что главное сказано.

Записки полвека пролежали в столе, надёжно скрытые толстым слоем газет. А обнаружили их во время ремонта и в тот самый момент, как мы сблизились с дочерью Михаила Фёдоровича — Лидией Михайловной. Разбор этих тетрадей и вернул меня к работе над книгой о двух революциях и Гражданской войне. Михаил Фёдорович стал героем двух глав и одним из любимых персонажей. Как и иркутский полицмейстер Василий Адрианович Бойчевский, управляющий губернией Павел Дмитриевич Яковлев, правительственный инструктор по пчеловодству Пётр Григорьевич Измайлов. Они не совпали по времени, к сожалению, а то «натворили» бы много хорошего. Иркутск такой город, который нужно встряхивать время от времени, чтобы не погружался в надуманные междоусобицы.

Жизнь вразнос

— Однажды вы сказали, что наш город, по сути, остаётся неизменным и не отличается от Иркутска, скажем, XIX века. Те же «костоломные» тротуары и падающие глыбы снега с крыш. Возможно, у города, как и у человека, есть своя «карма»?
— Характер Иркутска во многом определяет его географическое положение. Город на перекрёстке путей устремлён на все четыре стороны. Ему трудно собраться силами, найти общие цели, консолидировать средства, не рассориться при дележе. Жизнь вразнос — вот его судьба. Всё лучшее совершено «понаехавшими», «навознЫми» и вскоре по приезде сюда, пока они не ощутили ещё властное притяжение иркутского перекрёстка. Что же до влияния звёзд, то оно столь же хорошо, сколько и плохо. Купец Меркурий несёт городу товарное изобилие, но при этом и медлительность, косность, и «ндраву моему не препятствуй». Как-то у меня вышло несколько историй подряд об иркутской думе начала ХХ века. Так один мой знакомый депутат Константин Литвинцев позвонил и сказал: «Точь-в-точь так же, как и сейчас, будто и не прошло сотни лет».  

— Как бы вы определили суть писательства? И в чём его отличие от журналистики, эссеистики?
— На стыке XIX и XX века были часто употребляемы такие наречия, как «решительно» и «натурально». Говорили: я решительно возмущён, я натурально не понимаю. А теперь в ходу «КАК БЫ», и у нас очень много как бы фотографов, как бы художников, как бы писателей. Писателями считают, к примеру, авторов напечатанных книг, хотя для появления такой книги достаточно принести в типографию текст и деньги. А для некоторых «писателей» не требуется даже этого. Я недавно разговаривала с членом одного из союзов писателей, у которого ни одной книги (даже в рукописи), ни одного рассказа, а только газетные публикации. Вот почему я чувствую дискомфорт, когда меня называют писателем. У меня до сих пор действует прививка, полученная ещё в девятом классе, когда подписалась на популярную «Литературную газету» и узнала, как много, как страшно много в нашей стране писателей. Простейший расчёт показал, что даже если я проживу сто лет и прочту лишь одно-единственное произведение каждого члена СП, множество творений так и останутся непрочитанными. Я решила, что намного полезнее делать жизнь лучше с помощью журналистики. Правда, в 36 лет написала-таки рассказ, а в 42 — книжку сказок, а после 50 — книжку пьес. Но, конечно, не стала считать себя ни драматургом, ни сказочницей, ведь все эти тексты написаны вынужденно: героиня рассказа неотступно преследовала меня, каждый прожитый день стал раскладываться на диалоги, а сказки послужили соломинкой, за которую ухватилась в больнице перед решающей операцией.

А «Иркутские истории» стали книгой в результате неожиданной для меня комбинации: артист Виталий Сидорченко увидел их у себя на полке в предрассветных сумерках, издатель Анна Мищенко предложила сотрудничество, а один замечательный человек изъявил охоту получить экземпляр книги по цене тысячного тиража. С тех пор вышло три тома, плюс дочерний проект «История иркутской адвокатуры». Искусствовед Ольга Красноярова определяет их жанр как путешествие во времени, я же в подзаголовке пишу: хроники глазами беллетриста. Можно ли назвать мои занятия писательством, не знаю, просто делаю своё дело с сознанием, что всё прожитое со всеми «лишними» остановками и зигзагами не напрасно. Всё было нужно и ушло в шкатулку «Иркутских историй». Я нащупала этот свой путь и по нему иду, хорошо понимая, что этого могло не случиться. Мне повезло!

— Есть ли у вас какой-то фирменный секрет, как писать, чтобы книги было интересно читать людям разных возрастов и статусов?
— Никогда никому не давала советы, как писать, потому что они — не безразмерные платья и не на всякий вкус. В том и прелесть писания, что находишь подброшенный будущим персонажем ключик, находишь дверь… Один из моих героев, инструктор по пчеловодству, считал все свои ульи волшебными, и, возможно, поэтому у него всё получалось. Так и тут: важно ощущение волшебства. Тогда герои и сюжет оживают, а каждое прочтение твоей книги даёт новый массив ожившей истории.