Творческая биография Валерия Кунца опровергает все правила и стереотипы. Первая его персональная выставка состоялась, когда мастеру исполнилось семьдесят, хотя рисовал он с детства и со студенчества преподавал в Иркутском художественном училище. В семьдесят пять он представил публике совершенно новые по стилю работы. По его словам, это была полная трансформация и, скорее всего, не последняя. Валерий Кунц настолько необычный собеседник, что во время разговора мне казалось, что не я беру интервью, а меня экзаменует строгий учитель. Когда я переступила порог его мастерской, он сказал: «Забудьте все, что прочитали обо мне в интернете! Смотрите мои работы, они натолкнут вас на мысли».
Екатерина САНЖИЕВА
Нарисовать колокольный звон
— Как получилось, что ваша первая персональная выставка состоялась у вас в 70 лет? И после нее вас сразу приняли в Союз художников? С чем был связан такой творческий рывок?
— Судьба. Я начал рисовать в пятом классе. С этим связана такая история. Мы тогда жили в Краснодаре. В тот день я что-то сломал и со страхом ждал возвращения мамы. Думал, как бы ее задобрить. Взял фотографию Сталина и нарисовал его. В первый раз в жизни сделал портрет. До этого рисовал только детские каракули. Поставил рядом оригинал и свой рисунок. Мама зашла и удивилась: «А кто это нарисовал?»— «Я», — говорю. Она не поверила. Это был мой дебют. После этого мама всем с гордостью говорила: «Валера у нас художник! Он Сталина нарисовал!». Но мои детские потуги закончились, когда я побывал в музеях и увидел работы настоящих мастеров. Увидев прекрасные образцы, я понял, что ничего не умею. После я даже не брал в руки карандаш. Хотя в голове у меня зародилась мысль: «Буду художником, пойду учиться».
— Почему вы поехали учиться именно в Иркутск?
— Живя в Казахстане (родители Валерия Ивановича — русские немцы, во время войны их депортировали в Казахстан – Е.С.), я для себя выбрал учебное заведение — Иркутское художественное училище, которое было одним из лучших в СССР. И когда пришло время, поехал в Иркутск. Сразу поступил в наше училище, хотя многие известные художники пытались по два-три раза. Такой жесткий был в те времена отбор. Руководила училищем Фива Константиновна Данилова, я ее называл лучшим директором СССР. Удивительная мудрая женщина! Учась на третьем курсе, я сделал огромный витраж для Иргиредмета, представляете, какую наглость надо было иметь! Он стоит там уже пятьдесят с лишним лет. И вот как-то директор вызвала к себе старших преподавателей и меня, пятикурсника, сказав: «Мы решили предложить тебе, Валера, начать преподавать композицию». «Как так?» — поразился я. «Ничего, ты справишься», — ответили мне. Таким образом, я стал студентом-преподавателем.
— А студенты, ваши ровесники, воспринимали вас как педагога?
— Композиция — это умение думать. А зачастую художники этого делать не умеют. Их этому не учат. Только выйдя из кабинета директора, получив предложение преподавать, я пошел на площадь Кирова, сел на лавочку и стал размышлять: «Я должен что-то такое придумать, чтобы ребят заинтересовать». Ведь они мои сверстники. Многие ко мне подходили на занятиях и спрашивали: «Валера, а как теперь тебя называть – по имени-отчеству?». «Дураки, что ли, — отвечал я, — называйте, как и раньше». После меня вызвала Фива Константиновна и отчитала, сказала, чтобы я «не самовольничал и не оригинальничал», ведь ко всем педагогам обращаются по имени-отчеству. Я ей возразил: пока диплом не защитил, между мной и моими учениками можно ставить знак равенства. Поэтому пока пусть называют меня Валерой.
— Вы защитили диплом и перешли в «старшую лигу»?
— Защитил, но не без приключений. Я решил иллюстрировать, выбрал сборник стихов Леонида Мартынова. А стихи у него белые, сложные. У меня мозги просто вскипели от такой работы. На обложке я изобразил героя одного из стихотворений… полностью обнаженным. И когда один из преподавателей на преддипломном просмотре это увидел, набросился на меня: «Ты что делаешь? Тебя же за это исключат из училища!». Когда мою обложку увидела Фива Константиновна, она сначала будто кол проглотила, а потом повернулась ко мне и говорит: «Ты что вытворяешь? Бери другую тему. Делай все заново!». Новой темой диплома стала серия плакатов, посвященных старому Иркутску.
— Что вам дало преподавание?
— Считаю, что я совершил некий рывок в нашем преподавании. С первых занятий сказал директору, что по учебным планам Министерства культуры РСФСР работать не буду. Она ответила: «Ладно, делай, как считаешь нужным, но в журнале указывай темы, какие требуется». Работал я без планов, экспромтом. И только подходя к двери аудитории, думал: «Так, какую бы тему придумать, чтобы все онемели, чтобы было безумно интересно?». И вот за те мгновения, пока шел к столу, задание придумывалось само собой. «Ну что, братцы-голодранцы, — обращался я к студентам, — прошу вас нарисовать карандашом колокольный звон». Студенты впадали в ступор. А я добавлял: «Изображать колокола строго запрещается!». Они кричали: «Это невозможно!». «Иносказательно, — подсказывал я. — Ищите обходные пути». Ни один тогда с заданием не справился. Хотя на том потоке учились замечательные наши художники: Саша Шпирко, Сережа Коренев, Боря Десяткин.
А второе мое задание, которое порекомендовал бы Академии художеств имени Ильи Репина, было такое: нарисовать угол двора, часть дома с окном, дерево, скамейку. В этом месте недавно произошло убийство. Но окровавленные ножи, сабли, пистолеты, топоры, человеческие фигуры рисовать запрещено. Надо было художественным языком передать атмосферу жути и мрака. Студенты опять не справились. Почему? Да потому что учебные заведения тогда и до сих пор руководствуются лекалами, шаблонами тысячелетней давности. А художник — это мышление. Это умение передавать атмосферу. Это недосказанность, намеки, ассоциации, музыка. А я до сих пор не могу избавиться от недугов академической школы. Давно бы сжег свои старые работы, но сын не разрешает.
Вытащить себя из болота
— Как получилось, что вы полностью изменили свою творческую манеру?
— У меня была персональная выставка. Меня поздравляли, говорили приятные слова, дескать, все прекрасно и замечательно. На следующее утро прихожу в зал, где была размещена экспозиция. Никого нет, тишина. Включил свет, посмотрел, и у меня аж мороз по коже пробежал: «Что я делаю? Какой фигней я занимаюсь! Я же в этом болоте погряз по самую макушку». И стал думать, как из этого застоя выйти. Уйти из жизни жалко, я еще сильный мужик. Поэтому решил полностью переформатироваться. Ограничил себя тремя темами: лошади, птицы, музыканты. Во мне сидит необъяснимая любовь к лошадям. Может, потому что у нас в роду есть казацкая кровь. Для меня запах конского пота лучше любого парфюма (смеется). Вторая серия — птицы. Как-то увидел ворона, он меня просто поразил! Стал изучать пернатых. Люди проигрывают птицам по пластике и грации. Рисовал в основном воробьев и воронов. Третья тема сложная, психологическая — «Бродящие музыканты». Вот они, немного хулиганские, дерзкие (указывает на картины, стоящие на полу мастерской). В новых работах много белого. Мне захотелось белоснежности.
— Как бы определили, что значит быть художником? Это особое видение, мироощущение?
— Объясню на примере. Преподаватель вывез сто учеников рисовать пейзаж: берег реки, вода, камни. И из ста ребят 98-99 нарисовали то, что увидели перед собой. Фактически выполнили работу фотографа. И только один-два выделяются из общей массы. Они увидели в пейзаже что-то свое, используя этот вид как базу. Вот эти двое — художники. Остальные растворятся в массе посредственностей. Спросите, что можно увидеть в песке или воде? Да что угодно! Задача художника не скопировать то, что он видит, а то, что возникло в его воображении при взгляде на берег и реку. Тут нужен талант, воображение, режиссура. Ты должен наполнить пейзаж ощущениями, эмоциями, музыкой.
— Знаю, что вы учились на философском факультете и историческом в госуниверситете. Это вам пригодилось в творчестве?
— Да, я научился размышлять. Если ты лишен этой способности, ничего не получится. Я стал лучше видеть подводные камни в педагогике, в самом ремесле художника. Не люблю слово «искусство» — ремесло. Я ведь хотел поступать на режиссерский факультет. Хотя отлично учился в художественном училище. Но в какой-то момент бросил учебу и стал готовиться к поступлению во ВГИК. Написал семь мини-сценариев художественных короткометражек. Но один умный парень, приехавший туда на преддипломную практику, отсоветовал мне даже пытаться туда поступать. Во ВГИК, как и в МГИМО, был очень строгий отбор. И я вернулся в училище.
— Как бы вы определили свой стиль и как относитесь к тому, что ваши работы считают авангардными?
— Самое последнее дело — просить художника рассказывать о том, что он хотел сказать своими работами. Неважно, что хотел сказать автор, важно то, что у него получилось. Ведь то, чего он хотел достичь и результат, — это небо и земля. Мне все равно, как называют мои картины. Прислушиваюсь только к настоящим искусствоведам. А есть и такие, которых один известный художник обзывал экскурсоводами. Насчет авангарда не скажу, но посмотрите, какая огромная разница между старыми и новыми моими работами. Это два разных мироздания. Две вселенные. И недалек час, когда я вновь захочу трансформироваться. Когда израсходую нынешний ресурс.
Художник, не умеющий рисовать
— Как вам удается перезагружаться? Это же, наверное, не случилось в одночасье?
— Долго над этим думал: принял я решение измениться, а дальше что? Прошла неделя, другая. И тут я вспомнил слова своего любимого режиссера, художника, педагога, теоретика искусства Сергея Эйзенштейна. Он объяснял студентам, что такое кино. Взял два листа бумаги в руки и говорит: «Вот это кадр из фильма и это. Но это еще не кино. И вместе они еще не кино». Затем Эйзенштейн раздвинул два листа и говорит: «Кино — между ними». Не все сразу поняли смысл сказанного. Кино — это те мысли и чувства, что рождаются у зрителя от фильма. Это почти то же самое, что пример про пейзаж: девяносто девять художник рисуют одно и то же самое, и только один уходит «между листами». Уходит, изображая какое-то движение на небе, взрыв, глубины космоса, стаю лебедей. То, что породил его мозг, ассоциативные видения. Так вот, вспомнив Эйзенштейна, я взял два листа бумаги и написал: «Чего я хочу достичь, над чем надо поработать». А дальше шло восемь пунктов, один из которых — как заставить работать пустое пространство. Если свободное пространство в твоей картине не работает, значит, ты слабый художник. Но это лишь один шаг к цели, не самый сложный. Есть еще то, что тщательно скрывают большинство художников, — это неумение рисовать.
— Но это же нонсенс – художник, не умеющий рисовать…
— Почему же, я не умею рисовать! Хотя мне кто-то говорил: «Как ты рисуешь мужскую обнаженку! Это самое сложное». Между прочим, по одному наброску легко определить, знает художник анатомию или нет. Сложно рисовать лошадь. И мало кто рисует лошадей. А это один из пунктов техники. Я рисую лошадей, но не считаю себя мастером. Я — слабый художник. Поэтому ограничил себя тремя темами. Я вообще прекратил бы это безобразие. Я не живописец. Нужно дышать тем, чем ты занимаешься. Нужно этим жить. У меня много живописных попыток, вроде бы профессиональных… У меня были такие наставники, как Галина Новикова. Ярчайшая художница. Она была ученицей Аркадия Иванович Вычугжанина, моего соперника по бильярду. Но в живописи я бы ничего не добился, не сказал ничего нового. А в графике добился. Порой графика в моих работах превращается в живопись. Вот, например, «Воробей в плаще». Но я его не стал рисовать совершенно реалистично: это, скорее, птичий мушкетер — молодой, задиристый, изящный.
Муза — только красивая иллюзия
— Как вы понимаете, что это хорошая работа, а другая требует доработки?
— Есть один хитрый способ, мое ноу-хау. Напротив своей кровати я с вечера ставлю работу так, чтобы ее освещал утренний свет. Как только просыпаюсь, вижу начатую картину. И тут все становится ясно: я или хватаюсь за голову от того, что делаю, или остаюсь доволен увиденным. Сразу после сна, только что пробудившись, сознание обладает удивительной ясностью.
— Многие художники считают, что вдохновения не стоит ждать, надо планомерно, ежедневно работать.
— Полностью подписываюсь под этими словами. Проверено на себе. Муза — это красивая иллюзия. Она нужна некоторым людям, а мне вся эта мишура не нужна. Независимо от своего настроения ставлю мольберт и малюю. И в процессе работы оно придет — вдохновение или что-то еще. Процесс рисования расшевелит твое сознание, включит все рецепторы, разбудит в тебе воображение. А сидя на диване и попивая кофе, вдохновение не приманишь.
Когда я уже собиралась уходить, Валерий Иванович, указав на новую серию «Бродящих музыкантов», поинтересовался: «Видите разницу?» (указывает на стены, где висят его старые работы). «В последних картинах словно отсутствуют законы притяжения», — ответила я, глядя на гуттаперчевые, словно зависшие в воздухе фигуры. «Там, где царят законы и каноны, искусство умирает!» — воскликнул художник.
Познакомиться с творчеством мастера можно на его сайте.