В её новеллы погружаешься, как в глубины моря, а, вынырнув, смотришь на мир другими глазами. В её притчах, как в копилке общечеловеческой памяти, живут отражения образов, обрывки воспоминаний, отзвуки забытых чувств, принесённых ветром, услышанных в скрипе старых качелей или во вздохах заброшенного дома. Её книги написаны «на языке, который остаётся после того, как привычные слова кончились», «позволяют увидеть, как мир и человек просвечивают друг сквозь друга», «существуют в узком зазоре между безразличной смертью и неумолимым светом…».
О творчестве поэта, прозаика Екатерины Боярских можно писать большие литературоведческие труды — настолько оно многомерно и необычно. «Культура 38» решила узнать у Екатерины из первых уст, как жить и творить так, чтобы душа сливалась с миром, а истории вырастали в сознании, как деревья.
Екатерина САНЖИЕВА
Уйти в зеркало и заблудиться
— По вашему признанию, вы появились из текстов, читая запоем всё подряд. Какой автор, какая книга дали вам самой ключ к писательству?
— До сих пор не знаю, хочу ли я писать, был ли момент выбора. Иногда я могу писать, иногда не могу не писать. Но мне, кажется, подошёл бы любой вид искусства, а вот способна и готова я оказалась только к одному из них. Так всё само собой и сложилось.
Первые книги, которые что-то со мной сотворили, я читала дошкольницей. Даже не могу сказать, что они меня изменили — они меня создали с нуля. Эта история уже превратилась в байку, так часто я её рассказываю, да всё никак не могу правильно передать, потому что слов таких нет. В детстве я жила в Бурятии, в геологической партии на золотом прииске, где не было детского сада, школы, магазинов, библиотеки. Ни музыке, ни живописи в моём мире было неоткуда взяться.
Я читала и перечитывала книги, которые там были: «Старик и море» Хемингуэя и «Доржи, сын Банзара» Чимита Цыдендамбаева. Эти книги, прочитанные в пять лет, без достаточного предыдущего опыта, без возможности интерпретировать их зрелым сознанием, были для меня двумя огромными мирами. Они заменили мне друзей. Границы литературы и жизни для меня тогда не существовало. Литература была настолько больше и сильней меня, что часть моего «я» перешла туда и до сих пор не вернулась. Той оторванной от большого мира девочке казалось, что она присутствовала на лодке старика Сантьяго и дружила с маленьким Доржи. До сих пор вспоминаю это именно так. Не как фантазию — как часть истинной жизни, о которой не расскажешь, а расскажешь — не поймут.
Позже самыми лучшими детскими книгами были те, от которых веяло той неведомой жизнью, которая как будто стояла за углом и дожидалась, когда же я наконец приду к ней. Самые прекрасные — «Невозможный Кукушкин» Галины Галаховой, «Земленыр, или Каскад приключений» Геннадия Михасенко, «Волшебная галоша» Марка Сергеева, «Сказка Баргузинской долины» Александры Игумновой. В трёх последних есть одна особенность: чудеса в них связаны с землёй, сибирской и бурятской. Так и есть: жить здесь — это уже чудо. Я и сейчас иногда их перечитываю. Так из них и не выросла, надеюсь не вырасти никогда.
А ещё совершенно удивительная история произошла у меня в детстве с одним из рассказов Александра Грина. В случайно взятой в библиотеке книге я прочитала историю, в которой девушка ушла в зеркало и заблудилась там. Названия не запомнила. Много лет потом искала этот рассказ. Когда нашла, он оказался не совсем об этом или совсем не об этом. Но всё долгое время, пока не перечитала его уже взрослой, я помнила только девушку, ушедшую в зеркало, да и сама, наверное, немного стала ею. Может быть, «ключ к писательству» где-то здесь. Писать — это уйти в зеркало слова и заблудиться там.
— Вы сказали, что проза — это для вас естественное, а поэзия сверхъестественное. Хотя ваша проза тоже, на мой взгляд, сверхъестественна. В ней переплетены сны, притчи, сказки. Как это всё появляется? Что является толчком для рождения ваших новелл?
— К сожалению, в литературе мне почти не даётся собственно вымысел, придумывание чего бы то ни было, особенно прозаических сюжетов. Дело не в фантазии: почему-то не чувствую себя вправе этого делать. У меня должно быть ощущение, что мои слова не врут. То, что я пишу, должно со мной произойти в любом, самом широком смысле, история должна возникнуть сама, вырасти хотя бы как репа на грядке, но лучше, как дерево. Поэтому я вижу свою задачу так: создать тексту условия для прорастания. Держать в сознании начальную, случайно пришедшую на ум фразу, которая потом окажется в середине или даже в конце текста, а может быть вообще уйдёт в подтекст. Дать ей время и место, чтобы прорасти. Следить за тем, что происходит, и записывать, потом всё вычёркивать, а позже опять всё записывать. Ни на что не отвлекаться в активной фазе записывания. А вот что происходит в самом начале, точно не знаю. Это иррационально. Происхождение замысла для меня — тайна.
Ветер иного
— «У меня много миров», — ваши слова. Расскажите об этих мирах. Какой из них является для вас наиболее естественным?
— Наверное, это было сказано тогда, когда я ещё старалась проживать все свои роли по максимуму, но по отдельности. Я отдельно была поэтом, учителем, родителем, подругой, путешественником, блогером… Мне нравилось, что никто не знает обо мне всего и моя целостность принадлежит только мне. Сейчас я в периоде синтеза. Навожу мосты между разными частями жизни. От всего этого «множества миров» осталась только шкала, где на одном конце настоящая жизнь, а на другом — фальшивка. Два полюса и я между ними. Как стрелка компаса, порой неисправная, но всегда помнящая, где север.
— Ваши новеллы, как мне кажется, о внутреннем мире человека, жизни души. Все эти великаны, драконы, дурачки — какие-то внутренние наши ипостаси. Или я ошибаюсь?
— Да я толком и сама не знаю. Тексты, о которых вы говорите, — странные сказки из книги «Палеоветер» — подчинены особой внутренней логике. Когда я это писала, подчинилась ей как внешней силе. Никак не контролировала развитие сюжета и финал, только благодарила и следовала за этими историями, разрешала им возникать, а они разворачивались сами по себе. Можно считать, что мне это приснилось или привиделось. Поэтому я так сильно ценю именно эту прозу. Хотя понимаю, что она очень на любителя и количество людей, которым это покажется родным, мало. То, что нравится читателям, смешит их, делает их жизнь на самую малую долю легче, — это совсем другая проза, лёгкая, возникающая не во вдохновении, а во внимании к пёстрому, яркому, многоликому миру. Такое я пишу чаще и могу продолжать сколько угодно, а вот «Палеоветер» неповторим, и этим для меня ценен. Подуло ветром иного, принесло слова. Потом ветер стих.
— То есть внешнее и внутреннее для вас неотделимы друг от друга?
— Границы между ними искусственны. Мне представляется, что человеку в его высших проявлениях свойственно жить так, чтобы душа сливалась с миром, чтобы они друг в друга перетекали, друг друга обнимали, оплакивали и оправдывали. Тогда вообще любая книга пишется одновременно изнутри и снаружи, и человеком, и миром. С двух сторон. В «Пословицах русского народа» Даля есть такое выражение: «Церковь не в брёвнах, а в рёбрах». Литература и в брёвнах, и в рёбрах, душа выходит в мир и растворяется в нём, мучится им и восхищается. А мир говорит с душой, в ней преображается.
— В одном из интервью вы говорили, что для творчества вам нужна абсолютная полная тишина. Как вы этого добиваетесь? Ведь мы постоянно находимся в потоке дел, разговоров, мыслей.
— Вопрос не в окружении, а в состоянии. Это внутренняя тишина, вслушивание. Нужно достичь состояния максимальной концентрации и поддерживать его, пока текст не будет написан. Если я не буду на это способна, текст напишет кто-то другой, более достойный и сильный. Может, писательство вообще только тренинг внимания, а тексты — лишь побочный эффект… Универсальный помощник в достижении тишины — лес. Я не в силах постоянно жить в городе. Шум издают не только машины, шум издаём все мы. В первую очередь я хотела бы стать тише сама, издавать меньше этого фонового белого шума искажений и обид. Летом, когда могу ходить по лесу хоть каждый день, становлюсь лучше и живу легче. Ещё хороший способ — куда-нибудь поехать. В электричках, маршрутках, трамваях я свободна. Не принадлежу ни точке А, ни точке Б, а значит наконец-то принадлежу самой себе и могу с собой поговорить. Иногда делаю это в рифму, но это не очень существенно.
В формате капустника
— По вашим произведениям вы кажетесь человеком немного не от мира сего, инопланетянкой. Какая вы в реальной жизни? Что любите? Чем увлекаетесь? И помогает ли всё это — бытовое, повседневное — в творчестве?
— Карлсон был привидением — «дикое, но симпатичное», я же существо тихое, но эксцентричное. Жизнь моя никогда не была особенно легка, поэтому я натренировалась существовать в формате капустника: в любой непонятной ситуации сочиняем смешные песни, поём, если сильно напрячься, даже пляшем, тренируем всепобеждающий сарказм. Со временем режим капустника начал включаться автоматически. Поэтому чтобы казаться людям инопланетянкой, мне нужно от них вдалеке, «дыша духами и туманами», медленно прогуливаться. При попытке приблизиться и рассмотреть меня повнимательнее кто-то увидит угрюмого интроверта, который пытается дистанцироваться от всех возможных раздражителей. Но это состояние — просто короткая передышка где-то на пути между иронией и самоиронией. Есть ещё шанс застать меня на работе, где я обычно в таком порыве, что сама себя не помню.
Однажды, ещё в пору работы в вузе, взяла на экзамене зачётку у студентки, посмотрела в неё и увидела фамилию Боярских. Трудовой азарт был так велик, что я даже не смогла в тот момент вспомнить, что это моя фамилия, поэтому сказала: «Что ж, четвёрка вам, Боярских!». Боюсь, студентка запомнила меня надолго, а я надолго запомнила её ответ: «Боярских — это вы…».
— Значит, к этому портрету можно добавить: увлекающаяся натура, трудоголик…
— На самом деле я люблю медленную жизнь, которая субъективно замедляет время. Трудоголизм я тоже люблю, но чем дальше, тем отчётливее понимаю, что он как раз время сокращает. Оглянуться не успеваешь. А я хочу оглянуться. Каждый день успевать оглядываться, всматриваться, формулировать, больше разговаривать с собой, чем с другими. Чем медленнее и осмысленнее живёшь, тем длиннее отпущенные тебе годы. К сожалению, большая часть моей жизни прошла в трудоголическом забеге. Может быть, только сейчас я приближаюсь к тому, чтобы медленно и спокойно ходить, есть, говорить, не смотреть на часы, не засыпать в обнимку с ноутбуком. Люблю существовать среди своих и чужих воспоминаний. Собираю архивы. Веду дневниковые записи, у которых есть разные уровни откровенности: что-то для блога, что-то для любимых людей, что-то только для себя. Думаю, друзья не представляют меня без блокнота, в который я что-то записываю, — шутки, диалоги, впечатления. Этот жанр я когда-то назвала «коммунарики» — маленькие заметки о жизни нашей дружеской коммуны. Всё забывается, и мы с блокнотом противостоим энтропии человеческого разума и памяти как можем. И если в 2012 году мой друг сказал что-то важное, то я буду хранить память об этом, даже если он сам уже не помнит. Даже если «друг оказался вдруг…», всё равно буду хранить — назло реальности. Память самоценна.
Коллекция воспоминаний
— Воспоминания вы потом используете в писательстве?
— Иногда, но чаще их храню. И достаю из архивов по случаю и без. Моя любимая фраза: «А помнишь?». Для себя ещё веду учительский дневниковый проект «Будни сенсея», записываю впечатления, потом перечитываю, смеюсь, шлю свою любовь куда-то в будущее детей, которые давно стали взрослыми. Может, они меня забыли. Пусть. Пока я помню частичку их детства, этот фрагмент пазла не исчезнет. Помнить — это хранить целостность. Фотографирование тоже для меня важно. Это форма созерцания. В объектив мне иногда видно больше, чем невооружённым глазом. Идеальный день — это выйти утром с фотоаппаратом, идти по берегу реки, по лесным дорогам. Останавливаться на каждом шагу, потому что красота безмерна.
Важно для меня писать письма, бумажные и электронные, подписывать открытки. Старомодность, несовременность этого хобби превращают его в роскошь. Мне нравится жить так, будто я уже старая. Это освобождает от ожиданий и надежд, заменяя их глубоким покоем: заплетать косу, любить духи «Красная Москва», носить кружевной воротничок, отправлять письма в красивых конвертах. Письма выполняют ту же функцию, что и стихи, и возникают потому, что чаще всего я пребываю в состоянии беспомощности: непонятно, как передать свою любовь, как её выразить. Больше всего подходит бесконечное повторение «люблю, люблю…», если бы можно было это говорить 24 часа в сутки. Любой жест, любой поступок одинаково слаб и неполон в попытке передать любовь, но зато любой и пригоден для этого в равной мере.
— Несмотря на свою сосредоточенность на внутреннем, вы любите путешествовать.
— Как-то посчитала, что была в 14 странах, но мне, конечно, недостаточно! И в 46 городах России — это тоже мало! Надеюсь, у меня ещё есть время расширить этот список, увидеть и полюбить как можно больше всего на свете. Стараюсь жить так, чтобы моя жизнь была чередой арт-проектов. Мне повезло с прекрасными друзьями, которые представляют счастливую жизнь примерно так же. Например, каждый год в ноябре и апреле мы ежедневно делимся друг с другом лучшими стихами, которые собрали за полгода. Провести месяц, каждый день читая стихи, — это ощущается совсем иначе, чем время, в котором их нет. Арт-проектом может быть что угодно. Сварить варенье из девяти видов ягод, в котором сконцентрируется вкус лета и его благословение. Придумать и исполнить мини-мюзикл в честь рождения ребёнка друзей. Отправиться фотографировать анемоны, белые цветы, колышущиеся на ветру, и весь день вглядываться в их лица. Или пойти гулять под дождём… Один из самых важных жизненных уроков, который я получила, заключается в строке Веры Матвеевой: «Надо много хотеть, всё на свете уметь, надо очень стараться успеть». Я стараюсь.
СПРАВКА
Екатерина Боярских родилась в Иркутске. Окончила филологический факультет ИГУ, работала преподавателем вуза, научным сотрудником в исследовательском центре, учителем русского языка и литературы. Автор поэтических сборников Dagaz (2005), «Женщина из Кимея» (2009) и «Народные песни дождевых червей» (2016), а также прозаических изданий «Эй становится взрослым» (2017), «Палеоветер» (2015), «Сто провальных идей нашего лета» (2019). Публиковалась в журналах и альманахах. Член Союза российских писателей.
Читать также:
- Метафорический реализм с элементами магии (Алена Рычкова-Закаблуковская)
- Поэзия как раздвоение личности (Артём Морс)
- Поэзия — это роман с небом, звездами, городами (Евгения Скареднева)