Театр — это нечто из высших сфер

Судьба артиста Иркутского областного музыкального театра имени Н. М. Загурского Владимира Яковлева — это удивительная история, полная открытий, мистических озарений и неожиданных поворотов. Он пришел в театр рабочим сцены; не имея музыкального образования, попал в хор, а потом и в солисты Иркутского театра музыкальной комедии. Теперь у народного артиста России в портфолио две сотни ролей. Он востребован, любим публикой и не мыслит себя без сцены. Пленен театром навсегда.

Екатерина САНЖИЕВА

Фейерверк и брызги шампанского

— Владимир Александрович, каким образом вы выросли от рабочего сцены до ведущего артиста театра? Это просто история из голливудского фильма. Удача? Талант?
— Без удачи, наверное, ничего бы не получилось. Мне всегда везло на людей, которые во мне что-то открывали. Открывали то, о чем я сам даже не догадывался. Когда пришел в театр, ничего не умел и ничем не обладал, кроме огромного желания работать на сцене. Правда, с первого класса в родном поселке Мамакан я занимался художественной самодеятельностью. У нас в посёлке был клуб, который по сути являлся центром культурной жизни. Помню, как-то играл роль фашиста, которого наши партизаны взяли в плен. И ребята так погрузились в роль, что всерьез отлупили меня на сцене. Но я не думал, что когда-нибудь встану рядом с такими великими актерами, как Виктор Жибинов, Николай Хохолков, Елена Волошина.

— Вам тогда артисты, наверное, казались небожителями?
— Конечно, хотя чем значительнее артист, тем он демократичнее. Актеры были общительны, в них не было никакой надменности. И нам они привили это качество. Даже когда я работал монтировщиком, со мной разговаривали на равных. Думаю, в музыкальном театре, в принципе, не должно быть разделения на касты.

— Как вы оказались в хоре?
— Труппа тогда была небольшой, но очень яркой. Артисты все штучные, уникальные. В те годы здесь играл Виктор Жибинов (советский артист оперетты, народный артист РСФСР, с 1961 по 1984 годы — солист Иркутского театра музыкальной комедии, в котором сыграл свыше 150 ролей — Е. С.). Я не пропускал ни одного его спектакля. Другие монтировщики, сделав свою работу, могли уйти к себе, а я, как зачарованный, наблюдал за действом. Пытался понять: откуда у этого артиста такая власть над залом? Он выходил на сцену — и краски становились ярче. Это был фейерверк, брызги шампанского. Словно сам дух оперетты жил в нем. Жибинову были присущи необыкновенная природная грация и харизма. С этим нужно родиться. Научить такому невозможно. Это вершина театрального мастерства.

— Вспомните свой первый выход на сцену в качестве артиста. Что вы при этом испытывали?
— Как я говорил, труппа была маленькая, а в оперетте обычно занято много людей. И всегда кому-то нужно произнести: «Кушать подано!». Доверили мне такую крошечную роль, посмотрели — вроде справился. Дали еще реплику из трех-четырех слов. Роли были незначительные. А через несколько лет меня позвали работать в драмтеатр. Пришел замдиректора и сказал: «Не хотите поработать у нас?» И я принес нашему директору заявление об уходе. Тот меня спросил: «А что случилось? Может, зарплату надбавить?» Я ответил, что дело не в деньгах, просто хочу быть актером. Тогда директор пообещал перевести меня из хора в труппу. И сдержал слово. Самая значимая из первых моих работ была роль Громобоя в оперетте «Летучая мышь». Там у меня даже был небольшой монолог. И я стал на этой роли расти: придумал какие-то интонации, историю своему персонажу. Громобоя я играл 27 лет, даже будучи народным артистом.

— Вы сказали, что сами дорабатывали свою роль. Получается, актер не всегда подчиняется режиссерскому замыслу?
— Обязан подчиняться. Другое дело, что тебе не запрещено развивать свою роль, но только в том русле, которое задал режиссер. Довольно часто вижу, как люди на сцене пытаются «тянуть одеяло на себя», начинают любым способом смешить зрителей. Им неважно, что это идет вразрез рисунку спектакля и роли. После таких выходок хочется процитировать одного юмориста: «Зрители смеются, а потом выходят из зала и, вытирая слезы, говорят: „Ну и халтура!“». Я тоже проходил через это. Народ смеялся. Я думал: какой я молодец. Но однажды после спектакля ко мне подошел режиссер и сказал: «Володя, ты рассмешил зрителей. А теперь давай ты встанешь в этом углу и будешь кривляться. А я встану в другом и сниму штаны. На кого из нас будут смотреть?». Мне больше ничего не нужно было объяснять. Я перестал выпендироваться. Вообще импровизация — очень тонкая вещь. Актеру нужен или утонченный вкус, или хороший режиссер, который будет его вовремя останавливать.

Из короля эпизода — в герои

— Такая актерская потребность выделиться, может быть, связана с недостаточной востребованностью? Александр Збруев однажды сказал, что в жизни артиста гораздо меньше радостных моментов, чем несчастий.
— Мне с этим повезло. Я сыграл более 200 ролей — от «кушать подано» до главных героев. Думаю, это даже не моя заслуга, а, скорее, Натальи Владимировны Печерской (главный режиссер Иркутского музыкального театра с 1987 по 2005 годы — Е. С.). Когда она пришла к нам, сразу сказала, что обожает поющих актеров, а я себя певцом не считал. Подумал: все, пропал. Но она что-то разглядела во мне и спросила: «Что в хоре болтаешься? Давай-ка попробуй играть». И я перешел в актеры. Сыграл одно, второе, третье… Наталья Владимировна открыла во мне комические способности, и я стал получать роли пьяниц, дедов, характерных персонажей. Меня так и называли: король эпизодов.

Но однажды Печерская вызвала меня и говорит: «Если хочешь остаться королем эпизодов, значит, продолжай в том же духе, а если нет, то поезжай учиться». И я в сорок лет отправился учиться бальным танцам, а потом степу. Наталья Владимировна дала мне толчок к профессиональному росту. И не давала мне расслабиться, постоянно чего-то требуя. Она никогда не говорила мне «молодец», находя какие-то недочеты. И только лет через десять режиссер меня похвалила. И это было дальновидно. Если бы Печерская хвалила меня тогда, я бы на этом и остановился, почивал бы на лаврах.

— Вы рассказывали, что теряли сознание на сцене, репетируя с Печерской спектакль. Это нормально, когда режиссер настолько жесткий и требовательный?
— Режиссер должен быть требовательным. Но он должен чувствовать людей и применять разный подход. Одного надо пинать, а второго еще и хвалить. Иначе он на всю жизнь останется неуверенным в себе. Наталья Владимировна ко мне относилась жестко, но никогда не переходила личных границ, не оскорбляла. В противном случае у меня бы просто вылетел из головы текст и я бы потерялся. Печерская знала мою психологию, подталкивала меня вперед, поручала интересные роли. Открывала во мне неожиданные грани.

— Печерская никогда вам не говорила, что же она в вас увидела? Как угадала вашу актерскую самобытность?
— Вспомнился показательный в этом смысле случай. Наталья Владимировна решила дать мне главную роль в мюзикле «Целуй меня, Кэт!». До этого главных героев я не играл. А это была певческая роль и при этом очень сложная: куча текста! О такой роли любой актёр мечтает, но, когда я ее прочёл, меня охватила паника. Я пришел к Печерской и сказал: «Спасибо вам за доверие, но я не смогу. Возьмите другого актера». Знаете, что она сказала? «Мне не герой нужен, а мужик! Если ты не согласишься, тогда вообще не буду ставить эту пьесу». Этого аргумента мне хватило. И моя самооценка, разумеется, поднялась, ведь «под меня» целый спектакль ставили.

Влюбленность как удар молнии

— Всегда ли получается у актера «доставать» из себя нужные эмоции на сцене? И можно ли этому научиться?
— Мы репетировали спектакль «Скрипач на крыше». Моей партнершей была актриса, с которой мы не очень симпатизировали друг другу. А на сцене должны были играть любовь. Мы много раз произносили текст, глубоко дышали, бросали друг на друга томные взгляды, но ничего не получалось. Выходило наигранно и фальшиво. Печерская кричала, что мы бездари и что она снимет нас с ролей. И только на десятый день репетиций, когда все были вымотаны, находились на грани срыва, меня вдруг захлестнуло что-то необъяснимое. Я увидел перед собой не коллегу, а ту девушку, которую по сценарию любил. Это было как удар молнии, как вспышка. Мое внезапное чувство передалось и партнерше. Я взял ее за руку, а отпустить не мог. И это чудо повторялось каждый спектакль.

— Вы поняли природу этого чуда?
— Нет. Может, тогда я не был еще готов к такой роли, когда за несколько эпизодов надо было дать характер и чувства. Что это было? Какие включились настройки? Не знаю. Что-то свыше пришло. Вспыхивало на время спектакля, а после мы расходились по своим гримеркам. И по-прежнему недолюбливали друг друга. Хотя в театре твои личные симпатии или антипатии не должны никак влиять на работу. В театре ты должен быть профессионалом.

— Должна ли возникать химия между актерами, играющими влюбленных?
— Обязательно. Я всегда в своих партнерш влюблялся. Мне нравилось это делать. Женщина, по-моему, и создана для того, чтобы ее любили. Но у меня не так много лирических ролей. Я комик. Десять лет играл стариков и чудаков. А у комических героев и любовь шутливая. Она всегда немного напоказ, всегда радостная. Они не страдают. Но любой комик мечтает выступить в трагическом амплуа.

— Есть миф о том, что комик и в жизни должен постоянно хохмить и острить…
— Не люблю таких людей, которые играют всегда — и на сцене, и в жизни. К их лицу маска словно прирастает. Они ведут себя наигранно, театрально. По-моему, если все время играть, можно сойти с ума. Нужны паузы, нужна тишина. Приходя из театра домой, я долго молчу. И жена знает, что после спектакля трогать меня какое-то время нельзя.

— Вы сыграли множество разных ролей. Какой же Владимир Яковлев на самом деле?
— Думаю, что все эти роли меня обогатили. Что такое роли? Это тоже часть нашей жизни. И какие-то качества моих героев я запросто могу «присвоить». Я разный. В какие-то моменты могу быть угрюмым, в какие-то — зажигательным, в другие — вредным. И коллеги по театру знают все мои грани. Мы как семья. Проводим здесь большую часть жизни. Так что притворяться не получается. Все друг друга знают как облупленных.

Пахать, а не по кафешкам сидеть

— Обыватели считают, что театр — место, где все завидуют друг другу, все дружат против всех, подливают клей в ботинки коллегам. Это выдумки?
— Я пришел в театр, поработав в разных местах: электриком на Севере, на заводе Лихачева (завод имени Лихачёва (ЗИЛ) — первое автомобилестроительное предприятие в Российской империи и СССР — Е. С.). Поверьте, на ЗИЛе было гораздо больше интриг и подковерной борьбы! В театре все есть: и зависть, и честолюбие, и симпатии, и антипатии. Но без честолюбия актера быть не может! Если вы услышите: «Боже, как мне надоели эти аплодисменты!» — не верьте: это лицемерие. Зачем артист выходит на подмостки? За признанием зрителей. Мы отравлены аплодисментами. Если мне не хлопают, меня охватывает паника. Значит, я плохо отработал, не дотянул, что-то сделал не так. Честолюбие — это топливо, которое помогает создавать хорошие спектакли и яркие роли.

— Как вы думаете, какие качества нужны актеру, чтобы состояться?
— За сорок лет работы я видел очень талантливых, но ленивых актеров, которые ничего не достигли. И видел «середнячков», которые пахали и добивались успеха. Мне Виталий Венгер рассказывал, что его однокурсник Михаил Ульянов во время учебы способностями не блистал. И пока его однокашники вечерами ходили по кафешкам и по девчонкам, он садился и работал. А посмотрите, в какую глыбу, в какого мастера Ульянов вырос! Здесь у нас только работой можно чего-то добиться.

— Вы тоже пахали или по кафешкам сидели?
— И по кафешкам, и по девчонкам. Но, когда мне давали роль, я пахал. Иначе не терял бы сознание на сцене, иначе мышцы бы у меня от напряжения не рвались. Не родится роль сама собой, без труда. Иначе она будет проходной. Чтобы зритель тебя принял, полюбил в роли, надо попотеть.

— Что для вас является показателем того, что роль удалась?
— Когда ты выходишь на поклон и тебе бурно аплодируют. Когда ты говоришь свой монолог и публика молчит. Эта тишина просто бальзам на душу. Значит, тебя слушают все 800 человек в зале. Значит, режиссер с тобой мучился не напрасно, и ты пахал не зря.

— Марк Захаров говорил, что в театр его привел романтизм. Что вас привело в театр?
— Я тоже видел в театре волшебство и романтику. Мне казалось, что театр — это что-то заоблачное. Из высших сфер. Впервые я увидел Иркутский театр оперетты, приехавший на гастроли к нам в Мамакан будучи десятилетним пацаном. Я смотрел все спектакли, даже открывал перед началом занавес как актер самодеятельности. А когда труппа уехала, мне показалось: все, жизнь закончилась. Такую радость и восторг мне актерская игра доставила. Музыкальный театр — это же феерия, красота музыки, движения, голосов, лиц. Я проник на корабль и проплыл с артистами по всем поселкам и приискам, где они давали спектакли. Тогда-то я и влюбился в театр. И до сих пор иду на работу с улыбкой. Искренне жалею людей, которые ненавидят свою работу, тяготятся ею. Для меня служба в театре — это и работа, и увлечение. Источник счастья и вдохновения.