Театр – дело живое

Артист Иркутского областного театра юного зрителя им. А. Вампилова Павел Матушевич — думающий, глубокий, разноплановый актёр. В его багаже не одна яркая роль: очаровательный хитрец и болтун Хлестаков, пылкий Ромео, противоречивый, мятущийся Пушкин… Павел рассказал порталу «Культура 38» о том, как «выгонял» из себя двор, переписывал Станиславского и «вымогал» деньги у зрителей.     

Екатерина САНЖИЕВА

Законспектировать Станиславского

— Перед тем как поступить в театральное, знаю, вы долго метались, искали себя в разных сферах. Не жалеете о том, что не стали эмчеэсовцем, психологом, не остались в ВДВ?
— Наоборот, с каждым годом убеждаюсь в том, что сделал правильный выбор. Я нашёл себя в театре. И это была воля случая. Как писал Пушкин: «И случай, бог изобретатель»… Пришёл из армии, не знал, что делать со своей жизнью. Так получилось, что в это время я познакомился с ребятами с курса Александра Булдакова. Они были такие весёлые, компанейские, сказали: «А давай к нам, в театральное училище!». Атмосфера беззаботности, братства, совместного творчества меня тогда очень привлекала. И после первого курса училища я понял: я там, где должен быть.

— Когда смотришь ваши интервью, то бросается в глаза ваша эмоциональность и раскованность. Это появилось благодаря актёрской профессии?
— Я всегда был общительным, подвижным, увлекался спортом. Но очень мало читал. Мы, дети 2000-х годов, росли на улице. Дворовые были пацаны. Когда пришёл в театральное училище, педагог Надежда Викторовна Славная и Александр Анатольевич Булдаков мне советовали: «Выгоняй, выдворяй из себя двор!».

— Сложно было «выдворить из себя двор»?
— Выгнать из себя что-то сложно. Легче поменять своё отношение к чему-либо. Например, взять и почитать Тургенева, Достоевского или Гоголя. Понять, что все ситуации, случающиеся с нами, уже давно описаны классиками. И ты можешь найти там ответы на любые вопросы. Первое произведение, которое погрузило меня в космос, было «Братья Карамазовы» Достоевского. Если говорить об отправной точке в профессии, то это книга Станиславского «Работа актёра над собой». Я её полностью переписал в тетрадь. Мне хотелось понять, что же такое актёрское мастерство, что такое театр. Педагоги что-то про это говорили, но их слова как-то мимо меня проходили. Во дворе-то мы другим занимались…

— По сути, актёр — это лицедей, он примеряет на себя разные характеры. Выходя в роли Пушкина или Хлестакова, вы должны достоверно исполнить роль, замысел режиссёра. Или есть ещё какая-то сверхзадача?
— Сверхзадача всегда есть. Играешь ли ты Тома Сойера, Ромео, Хлестакова. Актёру всегда хочется сказать зрителю что-то сверх своей роли. Я выбираю тему, которая меня наиболее волнует в данном материале, и рассуждаю о ней устами своего персонажа. Но мне не очень нравится слово «лицедеи». Как раз наоборот, входя в роль, ты ищешь в себе то, чего в тебе, возможно, никогда не было. Но ты пытаешься это нащупать и раскрыть. То есть идешь от внутреннего к внешнему. Мне, например, было трудно играть Хлестакова, который живёт по принципу «дают— бери, бьют — беги». Во мне никогда не было пристройки «сверху». Я не мог к человеку обратиться: «Эй, ты, подойди!». Обычно разговариваю с собеседником либо снизу, либо на равных. Но я себя пересилил и раскопал в себе Хлестакова. Для этого пришёл в кафе, заказал кофе, а потом обратился к официанту в духе героя «Ревизора»: «Мне не нравится ваш кофе, принеси другой!».

— Какую роль в этой актёрской работе играет режиссёр? И как вы выстраиваете с ним отношения — полностью следуете указаниям или отстаиваете своё видение?
— Люблю режиссёров, которые знают, что хотят, думающих, ищущих. Но таких мало. Как бы это высокомерно ни звучало. Конечно, актёр должен доверять режиссёру. Мы-то думаем в маленьком кусочке, в пределах роли, а он мыслит вертикально, держа в голове весь замысел спектакля. Но в последние три года режиссёрам трудно со мной работать, потому что я стал задавать вопросы, предлагать своё решение. Режиссёры реагируют по-разному. Одни говорят: «Ну, сделай!». Кто-то настаивает на своём. Тогда я подстраиваюсь и пытаюсь понять решение режиссёра. Я очень эмоциональный, горячий и часто взрываюсь. Но потом похожу, остыну, пойму суть предложений и сделаю всё, как сказано.

— Один режиссёр сказал, что актёр — это всегда женское начало. Потому он подчиняется воле режиссёра. Вы с этим согласны?
— Не согласен. В театре мужчины должны быть мужчинами, а девушки девушками. Давайте вспомним того же Высоцкого или Тихонова — какое в них женское начало? Мне ближе идея о том, что режиссёр и актёры — это партнёры, которые вместе своими идеями, энергетикой заряжают зал. И это сотворчество очень интересно. Питер Брук, английский режиссёр, писал: «Здорово, когда есть возможность репетировать три, а то и шесть месяцев. Искать в постановке жизнь, волшебство, постоянно что-то новое придумывать». Но в наших нынешних реалиях, когда театр превратился в производство, поток, сложно так долго оттачивать спектакль, как того хотел великий Брук.  

Безмерно гениальный и одинокий

— Как вам работалось над ролью Пушкина в спектакле Александра Гречмана «Дуэль»?
— С Александром Евгеньевичем я работал третий раз, до этого были спектакли «Мальчики» по Виктору Розову, «Уроки французского» по Валентину Распутину. А «Дуэль» сложна была ещё и тем, что этот спектакль раньше уже шёл в ТЮЗе и был успешным. Постановку восстановили. Гречман предложил меня на роль Пушкина. Был уже прекрасный Пушкин в исполнении Сергея Павлова. Я решил не повторять его, а сделать что-то другое. В этом смысле на мне лежала двойная ответственность. Кроме того, мой герой не уходит со сцены, всё крутиться вокруг него. Репетиции проходили сложно. Я всё время был на нервах. Боялся, что у меня не получится. Но мы всё-таки нашли своего Александра Сергеевича.

— И какой же он?
— Прочитав много литературы: Юрия Лотмана, Михаила Гершензона (историк русской литературы и общественной мысли XIX века – Е.С.), воспоминания друзей поэта, — я понял, что это не просто наш национальный герой, светило, символ. Лотман писал: «Пушкин вошёл в русскую культуру не только как поэт, но и как гениальный мастер жизни, человек, которому был дан неслыханный дар быть счастливым даже в самых трагических обстоятельствах». Да, он был повесой, ловеласом, задирой, дуэлянтом. Его лицейский приятель, барон Корф вспоминал: «… Вечно без копейки, вечно в долгах, иногда почти без порядочного фрака, с беспрестанными историями, частыми дуэлями, в близком знакомстве со всеми трактирщиками и прелестницами петербургскими». Пушкин ещё и азартными играми увлекался. Вот такой был Пушкин. Безмерно любивший жизнь. Безмерно гениальный и одинокий.

— То есть прежде чем начать работать над ролью, вы читаете много литературе о своём герое? Смотрите, как играли его другие актёры?
— В случае с Пушкиным — да, смотрел. Но старался делать мизансцены по-другому, не так, как актёр из прежнего спектакля «Дуэль». Из-за того, что мой психофизический аппарат другой, там, где другой сыграл бы ярко, я делал приглушённо, брал внимание зала по-другому. В итоге мы всё-таки нашли компромисс и сделали спектакль.

— Вы получили удовольствие от этой роли?
— Не от всех ролей получаешь удовольствие. Пушкина я играю на каком-то надрыве. И у меня болит внутри. Болит за Пушкина, за мои личные моменты, которые вспомнились во время разбора пьесы. Друзья, которые ушли. Вечные метания от одной девушки к другой. Хождение на грани. Несогласие с существующим миропорядком. Это всё так современно, всё про нас. Про любого русского человека и про меня лично. А ещё я зацепился за красивый вымысел драматурга — поэму о снеге. Пушкин мечтает написать поэму о снеге, в которой уместилась бы вся его жизнь, все его грёзы, всё его одиночество и боль. Но он никак не успевает за неё сесть. Ему не хватает времени на мечту. Я бы тоже хотел написать такую поэму…

Театр, который заставляет думать

— Вы как-то сказали: «Когда артист на сцене, за ним обязательно должна быть боль или злость». Но не всегда, наверное, роль настолько вас эмоционально цепляет.
— Личность актёра определяет его существование на сцене. А личность воспитывается, взрослеет постепенно — из каких-то знаний, опыта, жизненного багажа. Тут нет единой формулы. Все эти знания и эмоции вытекут из тебя. Сцена ничего не скроет. Сцена — это зеркало.

— То есть зрители видят не только вашего героя, но и вас?
— Вообще-то зрители в любом персонаже видят себя. Режиссёр увидел одного Пушкина. Я увидел Пушкина несколько другим. А зритель пропустит этот образ через себя и увидит третьего Пушкина. Потому что у него другой опыт и другие вопросы. Такая цепочка, такой круговорот. К примеру, я играю Ромео и рассуждаю о любви. Об очень быстрой, скоропостижной любви. Я задаюсь вопросом, а нужно ли так любить, можно ли так любить? Человек сгорает от такого чувства. Мне нравится театр, который не утверждает, а даёт повод задуматься. Я стараюсь размышлять в любой роли. Хотя Георгий Товстоногов говорил: «Артист должен вести зрителя за собой, управляя его эмоциями». И режиссёр, и актёры должны точно знать, что они делают. Но, по-моему, в этой точности и конкретности нужно найти место для размышлений, дать зрителю возможность подумать, что бы было, если бы персонаж повёл себя иначе.

— Вы однажды признались в том, что Павел Матушевич — тяжёлый человек. В чём это проявляется?
— Это моя постоянная рефлексия. Я всегда и во всём сомневаюсь. В первую очередь, в себе.      

— Что вам помогает преодолевать эти сомнения?
— Несложно научиться ремеслу. Но сложно стать хорошим актёром, раскрывать на сцене своё личностное начало и жить по-настоящему. Театр — дело живое. И мало у кого получается каждую свою роль действительно проживать.

— А в чём тут секрет? Как вам это удается?
— Я себя не считаю очень талантливым. Работая со студентами в театральном училище и в разных студиях, вижу насколько дети одарены, сколько им дано: и голос, и пластика, и артистичность. Им просто надо дать направление, чтобы они раскрылись. Когда же я пришёл в училище, мне педагоги честно говорили: «Природы у тебя мало, диапазон небольшой, но ты работай!». И со сценической речью были сложности, и с вокалом. Мне всегда приходится много трудиться. Если человек будет работать, то для него не будет ничего невозможного.

Как заработать на ужин

— Как вы боретесь с выгоранием, ведь, насколько я знаю, вы работаете в двух театрах и преподаёте? Как преодолеваете усталость и опустошённость?
— Секрет в смене деятельности. Мы же постоянно что-то делаем, даже тогда, когда совсем ничего не хотим делать. Есть Владимир Николаевич Лопаев (руководитель театра танца «ПРОдвижение» — Е.С.), и это совершенно другой театр, другие законы, другие взаимоотношения. Когда начинается мой личный «день сурка», прихожу туда и окунаюсь в другую атмосферу. Надышавшись этим, я, обновлённый, возвращаюсь в ТЮЗ. Огромная радость для меня — работа со студентами. Это прекрасный энергообмен. Дети никогда не дают скучать. Общение с ними для меня своего рода подпитка.

— Нужно ли актеру быть влюблённым? Даёт ли это ему вдохновение?
— Обязательно! Именно влюблённость заставляет тебя творить. Мне моя девушка сказала: «Если дома всё хорошо, то и на работе всё будет хорошо». И это правда. Станиславский писал: «Самочувствие актёра перед выходом на сцену определяет его готовность наполнять роль живой энергией, работать в полную силу. Умение оставлять за порогом театра свои житейские неурядицы, неприятности дают актёру свободу, возможность творить». Но такое под силу только идеальному актёру. Ты можешь просто переключиться на работу, испытывая при этом внутри боль и раздражение. И эти эмоции на сцене во что-то переплавятся и «выстрелят». Кстати, влюбляться можно не только в девушек, но и в драматургический материал, в книгу, в своего героя. Вот сейчас я влюблён в Пушкина.

— Вспомните какие-то забавные, необычные истории из вашей актёрской жизни.
— Режиссёр Антон Свит в «Ревизоре» сломал «четвёртую стену», чтобы зритель стал соучастником действа. И вот Хлестаков идёт в зал и вступает в прямой диалог с публикой — то предлагает купить у него брюки, то просит в долг 30 рублей на пропитание. Я (Хлестаков) говорю: «Есть так хочется! У кого-нибудь что-нибудь поесть найдётся?». И зрители, которые приходят на этот спектакль не первый раз, тут же вытаскивают приготовленные бутерброды, булки, конфеты. Но есть одна сложность: в последние два года я не ем мясо. И если мне дают колбасу, то я оставляю её на сцене, появляется мой слуга Осип, к счастью, не вегетарианец, и съедает её. Затем я снова выхожу в зал. Начинаю канючить: «Мне бы сейчас мелочи, ребята, нет ли у кого?». И каждый спектакль мне дают денег. Однажды один солидный мужчина протягивает мне тысячу и говорит: «Бери!». И такое счастье у него в глазах светится! Никогда не видел, чтобы люди так радостно расставались с деньгами. Мои коллеги за кулисами после спектакля шутят: «Молодец, Паша, на ужин заработал!».