Такой разный Гейрат Шабанов

Его биография достойна голливудского фильма. Он родился в поселке Октябрьский Чунского района. Где только не работал, прежде, чем попасть на сцену: школьником красил заборы, служил в МЧС, был кочегаром, звукооператором, связистом, путейцем на железной дороге, грузчиком и работником на пилораме. Потом на одном из концертов, проходившем в Иркутске, его, обладателя красивейшего баритона, заметили и пригласили работать в музыкальный театр.

Каково это — кардинально сменить жизнь во взрослом возрасте? Легко ли изображать других людей, оставаясь собой? Что испытываешь, когда видишь в зале недовольные лица? Может ли возникнуть чувство между партнерами по сцене? Об этом мы поговорили с солистом Иркутского музыкального театра Гейратом Шабановым.

Екатерина САНЖИЕВА

Пение не работа

— Вы жили в маленьком поселке, и, насколько я знаю, никто из вашей семьи не были связан с музыкой…
— Поселок Октябрьский немаленький — пять тысяч человек.

— Тем не менее, вы говорили, что не видели там для себя перспектив.
— Это не край земли, но да, перспектив для себя я там не видел. Жизнь вроде бы сложилась: работа, семья. Работа была тяжелая, на погрузке вагонов. Было ощущение, что так будет до скончания века: лес, вагоны. Профессии у меня как таковой не было. Единственным увлечением и отдушиной для меня было пение. Я научился неплохо играть на гитаре.

— Читала, что пением под гитару вы хотели привлечь внимание девушек.
— Тогда я так не думал. Это уже потом проанализировал и пришел к такому выводу. А какие тогда еще были способы обратить на себя внимание?

— Девушки-то клюнули?
— Не знаю, может кто-то и клюнул (смеется). Занимался гитарой дома. Пел, в основном, дворовые, военные песни. Вместо того, чтобы учиться, приходил в школу с гитарой и на переменах играл. Играл не три аккорда, как другие парни, а серьезную классическую музыку: Фердинандо Карулли (итальянский классический гитарист, композитор — Е. С.), Дионисио Агуадо (испанский гитарист-виртуоз, композитор, педагог — Е. С.), Наполеона Коста (классический гитарист и композитор — Е. С.).

— Сами разучивали такие сложные композиции?
— Да, в какой-то момент все дворовые аккорды для меня показались исчерпанными. Хотелось открывать для себя что-то новое, развиваться. Оказалось: из гитары можно извлекать такие красивые звуки, трезвучия стали для меня просто блаженством, от этой музыки я «улетал».

— Вообще все ли могут овладеть игрой на гитаре или нужны какие-то определенные руки, сильные пальцы?
— Я видел человека, который играл на гитаре ногами. У музыканта нет рук. А вы спрашиваете: «Все ли могут?»! Если ты здоров, у тебя скоординированные руки, то сможешь играть на гитаре. Главное — желание. У меня было фанатическое желание, я играл сутками напролет. Сделал себе пюпитр, подставку для ноги, купил самоучитель игры на гитаре.

— А мозоли на пальцах от струн вас не смущали?
— У меня тогда были мозоли на кулаках, потому что я занимался еще боксом и карате. Отжимался на кулаках. Так что такие мелочи не смущали. Я еще играл на баяне… Но несмотря на эти увлечения, живя в поселке, я надеялся, что смогу каким-то образом себя проявить и вырваться оттуда. Пытался поступить в красноярское культпросвет училище, но понял, что это не мое. Я делаю все исключительно на желании. Меня не надо ничем мотивировать, у меня это все внутри.

— А когда работали грузчиком, это тоже было по желанию?
— То была работа. Пение я работой не считаю. Поэтому, когда слышу, как артисты, направляясь в театр, говорят «я пошел на работу», меня это удивляет. Для меня это хобби, увлечение, образ жизни, если хотите. Получаю от этого удовольствие. И поэтому, попав в эту струю, я почувствовал, что только начинаю жить.

«Чем больше пою, тем больше страхов»

— Вы как-то сказали, что вам нравится играть героев, которые в течение пьесы меняются. А насколько вы сами изменились с тех пор, как стали солистом музыкального театра?
— Человеку сложно судить о себе самому. Нужен сторонний взгляд. Да, я изменился, но не кардинально. Стал, наверное, менее консервативен. Даже в стиле одежды мне нравились только определенные вещи: классические костюмы, пальто. Возможно, потому, что в моей жизни этого было мало.

— Стали ли вы более открытым, общительным?
— Стал, но понимаю, что это может вредить. Как говорят американские полицейские, «все, что вы скажете, может быть использовано против вас». Не перед каждым надо открываться, обнажать какие-то свои глубинные проблемы. Ведь неизвестно, как в случае чего человек может использовать эту информацию. Люди, конечно, все хорошие, но иногда совершают плохие поступки.

— Вы интроверт?
— Нет интровертов и экстравертов в чистом виде. В зависимости от ситуации могу быть открытым или замкнутым. В какой-то период жизни, как говорится, твой ресурс заканчивается, и ты становишься интровертом, а в какие-то моменты ты на подъеме, испытываешь избыток энергии, ощущений, эмоций и ты этим делишься.

— Был ли у вас страх сцены? Как вы впервые на нее вышли, насколько это было сложно?
— Вообще не сложно. Я вспоминаю первый свой выход на сцену, он был в первом классе. В школе наш учитель Тамара Григорьевна ставила сказку «Как медведь трубку курил». Я играл волка. На мне была огромная маска, которую мы сделали вместе с мамой. Я и сам был любитель что-нибудь клеить и конструировать. Вышел я в этой маске, оттарабанил текст. Тогда никакого страха у меня не было. Но чем дольше живу, чем больше играю, тем страхов становится больше. Не знаю отчего. Часто задаю себе вопрос: я же миллион раз играл в этом спектакле, отчего же накатывает такая неуверенность?

— Может, это зависит от реакции зала? Вообще артист на сцене чувствует публику?
— Конечно, когда ты стоишь на сцене, внутри все обостряется. Тебе заметно любое колебание или недовольство зрителей. Если работаешь на большой сцене, то от зала идет какой-то отклик. Может быть, это ответ на твои внутренние ожидания. В более камерном пространстве видны зрители, выражения их лиц. Я, как всегда, утыкаюсь в недовольное лицо. Почему бы мне не остановить взгляд на довольном лице? Но нет, я сконцентрируюсь на кислой физиономии. Однажды выступал в филармонии. Вижу: сидит мужчина с каменным выражением лица. Все аплодируют, он нет. Я раздраженно думаю: на афише ведь написано, что это мой сольный концерт; если тебе не нравится, как я пою, зачем ты сюда пришел? И вот после концерта этот «недовольный» слушатель подходит ко мне и говорит: «Вы так замечательно пели!» Я был ошарашен, если честно. Думал, он будет критиковать, а он кучу приятных слов наговорил.

— Как на вас действуют такие недовольные слушатели? Влияет ли это на качество пения?
— Я стараюсь абстрагироваться, иначе все эти руминации (привычка обдумывать или переосмыслять какие-то события — Е. С.) ни к чему хорошему не приводят. Включается внутренний критик, начинает тебя доставать. Ощущаешь себя беспомощным.

— Не пробовали использовать советы типа «смотри на люстру и пой для нее»?
— Это называется «четвертая стена»: надо представить, что вокруг никого нет, вы находитесь в пустом пространстве. Да, пользуюсь этим приемом. Особенно в спектаклях, где не предполагается общение актера с залом. Если ты можешь не адресовать что-то напрямую зрителю.

— А не бывает наоборот: увидите в зале красивую девушку и вам захочется петь для нее еще лучше?
— Нет (смеется), я всегда стараюсь хорошо петь. И пою прежде всего для себя. Потому что мне это нравится. Мне интересно в этом разбираться, находить какие-то новые грани. Я меняюсь, организм мой меняется, вкусы меняются. Для каждой партии подбираю определенную пластику.

«Сегодня звезда, завтра — нет»

— Вы говорили, что чем больше поешь, тем сильнее сомневаешься в том, что ты это умеешь делать. Что вы имели в виду?
— Чем больше поешь, тем сложнее. В самом начале думаешь, что ты Боженьку за бороду ухватил. Думаешь, что все можешь, что у тебя все получается. Но потом наступает момент, когда вдруг голос отказывается тебе подчиняться. Это может быть от болезни или каких-то внутренних сомнений. И ты начинаешь искать пристройку (вокальную технику — Е. С.). Как исполнить какую-то арию, взять какую-то ноту с точки зрения физиологии, психофизики. Техника срабатывает, потом приходится искать другую. Ты опять заглядываешь внутрь своего организма. И так много раз. Сложность еще в том, что вокалисту нельзя уходить в технические навыки, надо быть «здесь и сейчас». Чтобы голос его звучал, а не оставался где-то внутри.

— Получается, голос — капризная штука. Есть ли у вас какие-то секреты, помогающие его поддерживать?
— Голос — это, прежде всего, отражение твоего психологического состояния. Для меня это так. Если у тебя нет переживаний, стрессов, ты поешь. А если перед концертом у тебя, к примеру, дома батарею прорвало, и ты не спал всю ночь, то ты не сможешь выйти на сцену и исполнить все так, как тебе бы хотелось. Очень важен настрой перед выступлением.

— Есть ли у вас определенный ритуал перед выходом на сцену? Может быть, вам нужно побыть одному или выпить чая?
— Посидеть одному в театре точно не получится! Только суперзвезды могут побыть перед концертом или спектаклем в одиночестве.

— Вы звезда иркутского музыкального театра.
— Сегодня звезда, завтра нет. Это зависит от востребованности в репертуаре. Звездность —величина непостоянная. Твой успех зависит еще и от того, сможешь ли ты предлагать себя, делать заявки на роли. Я этого делать не умею.

— Но вы мечтали исполнить мистера Икс в «Принцессе цирка» и исполнили. Получается, режиссер сам догадался о вашей мечте?
— Ни к кому я не подходил. Посмотрел назначение на роль и увидел себя. Я уже до этого знал, что буду играть мистера Икс. Видимо, интуиция. И я бы не сказал, что прямо мечтал об этой партии. Моя мечта — петь оперный репертуар.

— Но вы получили удовольствие от партии мистера Икс?
— Какого-то особого удовольствия я на сцене не получаю. Выходишь — работаешь. Яркие эмоции испытываю после премьеры. Это какое-то внутреннее волшебство, магия. Потом спектакль постепенно становится чем-то привычным, даже рутинным. Чтобы этого избежать, начинаю смотреть других исполнителей: как они тут звук приспосабливают, как в этой сцене поют, двигаются. Много литературы читаю. Кто-то как однажды «поймал волну», так и поет всю жизнь. Мне нравится учиться, что-то в себе менять.

Все держать под контролем

— Говорят, что творческие коллективы самые сложные, что в них работают амбициозные, ревнивые к чужому успеху люди. Это так?
— Я много где поработал. Зависть есть везде. Да и это нормальное человеческое чувство. Другой вопрос: во что она выливается? Зависть говорит о внутренних потребностях человека. Я тоже завидую. Тогда я спрашиваю себя: почему возникло это чувство? И начинаю закрывать какие-то свои пробелы.

— Насколько важны для вас партнеры по сцене?
— Партнеры очень важны. Ты смотришь актеру в глаза, он смотрит на тебя. От него идет послание тебе, от тебя — твое послание ему. Вы вступаете в некий союз, симбиоз. Это читается зрителями. Речь даже не об энергетике, а о кинестетике (изучение движения тела и восприятия собственных движений тела — Е. С.). Вы вместе создаете на сцене определенную пластику. А когда от твоего партнера ничего не исходит, то и на сцене не происходит никакого волшебства.

— Может, здесь речь идет о своего рода химии между партнерами? Особенно в любовных сценах.
— Это можно как угодно назвать. Но и в игре, и в пении все эти нюансы нужно суметь передать. Чем сложна опера и оперетта? Ты порой в одном моменте, в одной фразе, в одной сцене должен многое прожить. Должен воплотить это состояние, чтобы зрители поверили в твои чувства. Я стремлюсь к достоверным взаимоотношениям с другими персонажами.

— И как вы это тренируете?
— Дома смотрю свои видео. Анализирую, пробую, экспериментирую. Внутренне настраиваюсь, погружаюсь в образ.

— Некоторые актеры признаются, что иногда так проникались ролью, замыслом режиссера, что влюблялись в своих партнерш по фильмам…
— Когда Федору Шаляпину рассказали случай про актера, который настолько вошел в роль, что на самом деле ранил своего партнера по сцене, он сказал: «Этого актера нужно посадить в тюрьму. Потому что на сцене таким не место!» — если ты влюбился в коллегу, все равно надо сохранять профессиональные отношения. А если никаких чувств в реальности между вами нет, надо сделать все, чтобы зрители поверили в них. Надо суметь прожить эти чувства, а потом после спектакля забыть об этом и пойти домой. Ты должен все держать под контролем. Ты не злишься до «белого глаза», ты проживаешь злость как актер. Как говорил тот же Шаляпин: «В артисте существует два человека: один смотрит со стороны, а другой делает». Нельзя полностью погружаться в ненависть, ярость, любовь. Чтобы не причинить вред себе или партнеру по сцене.

Флегматик снаружи, холерик внутри

— Чем вы любите заниматься в свободное время? Не только же пением увлекаетесь?
— Мне очень интересна актерская игра. Смотрю фильмы и спектакли не для развлечения, а для разбора. Смотрю, анализирую, еще и комментирую при этом, что раздражает тех, кто рядом. Что-то беру себе в копилку. Обожаю собирать модели самолетов, паять всякие микросхемы, детали. Но основное мое увлечение по-прежнему гитара. Занимаюсь восточными практиками: цигун (комплексы традиционных упражнений, возникшие на основе даосской алхимии, выполняемые с оздоровительными и терапевтическими целями — Е. С.) и тайцзицюань (оздоровительная гимнастика, которая включает серию плавных и статичных физических упражнений — Е. С.). В юности мне нравился Брюс Ли. Поэтому я стал заниматься боксом. Тогда в моду вошла экстрасенсорика: Чумак, Кашпировский, таинственные йоги. Я читал книги и на эти темы. Сейчас занимаюсь медитативными практиками с индивидуальным тренером, который прожил в Китае несколько лет.

— Ваше внешнее спокойствие как-то связано с занятиями восточными практиками?
— Нет, я только снаружи флегматик, а внутри бушуют страсти.

— Если кто-то в компании просит вас сыграть и спеть, вы не отказываетесь?
— Моя компания — музыкальный театр. Не думаю, что меня кто-то здесь попросит: «Гейрат, спой!» — Нас немного уже подташнивает от музыки и песен (смеется). Хотя все мы не можем без этого жить.

— Нужно ли певцу, актеру вдохновение?
— Для меня вдохновение — это желание работать. Наверное, мне нравится примерять на себя разные образы. Мне интересно, как у моего героя работает мозг, какая у него пластика, мысли, какой характер. Взрывается ли он в критических ситуациях или сдержан. Что-то я беру из своего жизненного опыта и этим дополняю образ. Мне нравится процесс вживания.

— А после спектакля вы сняли с себя этот образ, как костюм, и снова стали собой?
— Не всегда. Порой замечаю, что из одного спектакля в другой «кочуют» черты прежних моих героев, их пластика. Все думаю: почему так? Где-то из меня Ноздрев вылез или еще кто-то. Бывает и в жизни, что ты смеешься или двигаешься, как один из твоих персонажей. А вообще мы постоянно играем какие-то роли в социуме. Сложно подчас понять, где ты сам.

— Легче всего это понять, оставшись наедине с собой. И какой же Гейрат Шабанов в эти мгновения?
— Одинокий, наверное. Одиночество же не от того, что у тебя нет семьи, друзей. Это внутреннее ощущение. В какие-то моменты могу быть самодостаточным и спокойным. В человеке каждую минуту все меняется.

ДОСЬЕ
На счету Гейрата Шабанова десятки разнообразных ролей: мистер Икс в оперетте «Принцесса цирка»; граф Данило в оперетте «Весёлая вдова»; Онегин в опере «Евгений Онегин»; Алеко в опере «Алеко»; Эдвин в «Сильве»; Джеймс Босуэлл в опере «Две королевы»; Сергей Паратов в мюзикле «Бесприданница». Помимо оперных партий, в его репертуаре классика советской эстрады, военные и патриотические песни.