Солистка Иркутской областной филармонии, лауреат всероссийских и международных конкурсов, пианистка Рената Сорвина — счастливый человек. Она признаётся: «То, что я переживаю, исполняя произведения, трудно выразить словами. Это моя Шамбала». Мы поговорили с Ренатой о тонкостях пианизма, гранях интерпретации, репетициях на даче и творческом союзе с мужем-трубачом.
Екатерина САНЖИЕВА
Надбавка за сложность работы
— Как вы пришли в музыку, почему выбрали именно фортепиано?
— Мои родители — музыканты. И я росла в атмосфере постоянного музицирования. Папа — талантливый аккордеонист, лауреат всесоюзного конкурса — преподавал в музыкальной школе, был руководителем оркестра. Когда он готовился к выступлению, играя фуги Баха, я, будучи трёхлетним ребёнком, пряталась в чехол от аккордеона и слушала. Мама — пианистка, отличник народного просвещения — много лет преподавала в Иркутском педагогическом училище. Имея абсолютный слух, мама может подобрать любую песню, чему научила и меня. Родители до сих пор работают, руководят хоровыми коллективами. И то, что я стала заниматься фортепиано, было предопределено.
— Наверное, в судьбе музыканта большую роль играют учителя?
— Мне повезло с учителями. Начинала учиться у Надежды Викторовны Архангельской. Она была педагогом старой школы, очень интеллигентной, всегда красиво одетой, с причёской. Я приходила к ней домой, мы писали диктанты, пели, танцевали. А дома бабушка сидела со мной и проверяла, как я делаю упражнения. Затем я попала в класс Любови Николаевны Семенцовой, в то время у неё занимался Денис Мацуев. А через год перешла в класс Татьяны Земцовой. Она дала мне всё: и базу, и мастерство, и любовь к фортепиано. Как ребёнка учат ходить, говорить, так и она научила меня всему. Она стала мне второй мамой. Когда я училась во втором классе, мы с ней подготовили концерт. Я играла первое отделение, а во втором выступал Денис Мацуев.

— Рахманинов сказал, что пианисты — рабы инструмента. Так ли это?
— Сергей Васильевич в своих суждениях был довольно жёстким человеком. Скорее всё-таки не рабы, а фанаты. В начале должно прийти понимание: чтобы добиться результата, надо много работать, и даже день пропущенных занятий стоит дорого. Помню, Надежда Викторовна как-то процитировала великого музыканта Антона Рубинштейна: «Когда я не играю на инструменте один день, это чувствую я сам. Когда не играю два дня, это чувствуют мои близкие. Стоит мне не играть три дня, это чувствует публика». Это серьёзный труд — держать себя в пианистической форме, особенно когда готовишься к концерту. Тут надо идти до конца, работать, не прерываясь. Если же совсем мало времени, нужно сесть и проиграть произведение чисто технически, чтобы пальцы хотя бы не забывали.
— А когда к вам пришло это понимание?
— Когда я училась в Академии музыки и театра в Красноярске (ныне Сибирский государственный институт искусств им. Дмитрия Хворостовского).
Вставала в четыре утра, чтобы «расписать» класс. Студентов много, а кабинетов на кафедре фортепиано было мало. Мы специально вечером не ели, чтобы иметь стимул подняться рано, позавтракать чем-то вкусным, подкрепить силы для занятий. Если не получалось встроиться днём, занимались ночами. В любое время года, в любую погоду мы с однокурсниками ходили через огромную лестницу в сто ступеней — от общежития до здания академии. У нас было огромное желание в совершенствовании.

— И как много вы занимались?
— По 8 – 10 часов в день. Но и этого было мало, казалось, что могу и больше. Мне повезло: на втором курсе я стала работать концертмейстером у духовиков. У них был хороший класс, и ребята пускали меня к себе заниматься. Позже я начала работать ещё на дирижёрско-хоровом отделении, а это очень сложное ремесло. Нам даже доплачивали за «сложность и напряжённость работы». Надо было «читать» партитуры. Первое время мне приходилось учить огромные пачки нот. Это был ценный опыт. Дирижёры много дали мне в плане понимания произведений, образности мышления, создания звуковой палитры.
Посредник между творцом и слушателем
— Как вы считаете, на чём держится исполнительство? На технике? Интерпретации? Почему у одних пианистов получается «плоско», словно они просто вызубрили партитуру, а от игры других — мурашки по коже?
— В первую очередь, это высокий уровень владения инструментом, а это достигается путём длительных занятий. Если ты недостаточно освоил фортепиано, то браться за то или иное произведение не стоит. Однажды в училище я играла с оркестром первую часть Второго концерта Рахманинова. И мне захотелось сыграть этот концерт целиком, а у меня маленькая рука, октаву тогда брала с трудом, сейчас беру нону (музыкальный интервал шириной в девять ступеней — Е.С.). Я с таким рвением взялась за работу, что «переиграла» руку. Пришлось уйти в академический отпуск. Так что некоторые произведения мне неподвластны из-за моих физических данных. Мне приходилось много заниматься, чтобы получались те вещи, которые другим давались без труда.

Во-вторых, исполнительство — это понимание стиля композитора, эпохи, когда это произведение создавалось. Важно погрузиться в музыку полностью, чётко следуя указаниям автора. С чего начинается становление музыканта? Сначала мы слушаем многих исполнителей. И под руководством педагога учимся разбираться, кто играет хорошо, а кто плохо, кто правильно понимает стиль и замысел композитора, а кто не умеет его прочитать. Со временем у музыканта вырабатывается собственный стиль исполнения, тогда он может не слушать, как кто-то играет «твоё» произведение, достаточно просто посмотреть в ноты.
— Можете привести примеры неправильного исполнения?
— Недавно слушала, как одна пианистка на конкурсе играла Концерт для фортепиано с оркестром Фредерика Шопена. Получалось слишком тяжело, напористо, грузно. А Шопена нельзя играть, как Бетховена. В звуке должна быть полётность, воздушность. Но несмотря на всю эту лёгкость и утончённость, он невероятно трагичен. Ведь Шопен всё время жил под страхом смерти, будучи болен туберкулезом. Когда ты исполняешь произведение, то должен иметь о его создателе хоть какие-то базовые знания. Также нужно понимать, где вкус, а где вкусовщина. Иногда пианист слишком занят демонстрацией своих технических возможностей, забывая о замысле композитора. Это чувствуют не только музыканты, но и публика. Мне кажется, надо больше раскрывать композитора, нежели себя. Исполнители — это посредники между великими мастерами и публикой. Интерпретации могут быть совершенно разными, но музыкант должен провести слушателя по всем линиям, граням, уголкам произведения, заинтересовать слушателя, тронуть его эмоционально. Здесь не должно быть места самолюбованию и бравурности.

Фото из личного архива героини
— Насколько музыкант может быть волен в трактовке произведения?
— Каждый опытный музыкант волен интерпретировать музыку по-своему. А начинающий должен знать все правила, все каноны, на которые он в дальнейшем будет опираться в своей исполнительской практике. Нотный текст един, композитор оставил в нём свои пометки и пожелания, и учитывать это мы обязаны. Бывают, конечно, случаи, когда музыканты меняют многое — состав исполнителей, стиль, оставляя узнаваемой лишь мелодию, но это из разряда невинного хулиганства. Необычное, неожиданное исполнение известного произведения всегда находит восторженный отклик у публики.
Представить Сикстинскую мадонну
— Каких композиторов вы особенно любите? Какие наиболее сложны?
— Один из моих самых любимых композиторов — Бах. Когда продираешься сквозь его сложность, добиваешься исполнительской свободы, ты закрываешь глаза и улетаешь в другие миры. В такие минуты окунаешься в невероятные ощущения. А когда заканчиваешь игру, то в первые мгновения не понимаешь, где ты и кто ты. Рахманинов — это моя любовь, как и Моцарт, Лист, Чайковский. Люблю современную музыку, например, Пауля Хиндемита (немецкий композитор, альтист, скрипач, дирижёр, педагог и музыкальный теоретик — Е.С.). Нравится Шнитке, у него очень образная музыка. Обожаю Концерт для трубы с оркестром Александры Пахмутовой. Там такой спектр чувств!

— Что даёт «раскладывание» музыки на образы, картины, сюжеты?
— Как-то в училище я готовилась к конкурсу, где должна была исполнять Прелюдию и фугу до мажор Баха. Прелюдия довольно проста для исполнения, но у меня никак не получалась. Тогда мой педагог Татьяна Земцова сказала: «Представь себе «Сикстинскую мадонну» Рафаэля». Я так и сделала. И сразу всё встало на свои места. И с того момента я всегда пытаюсь создать в голове образ. Это помогает полнее почувствовать и раскрыть художественную сторону музыки.
— Слышала такое признание пианиста: «На репетиции не попадал в образ, давал неправильный звук. Он должен быть теплее, душевнее, точнее, а у меня выходило костляво». От чего зависит совершенство игры?
— Это зависит от многих моментов. Когда ты начинаешь разучивать произведение, то сразу представляешь себе идеальный вариант исполнения. Но наши физические возможности отстают от той картины, которая сложилась в голове. Ты идёшь к этому эталону, но сколько бы ты ни работал, всё равно не можешь его достичь. Редко когда я бываю полностью довольна своим выступлением, чего-то всегда не хватает. Музыкант не может прожить одно и то же произведение одинаково, на одном и том же подъёме. Иногда приходится себя «вытаскивать» — из усталости, апатии, переживаний. И, разумеется, качество исполнения зависит от времени работы за инструментом. Бах, например, не любит, когда его не играют каждый день. С другой стороны, во всём нужна мера. Накануне концерта лучше отложить ноты, тогда ты придёшь на выступление с новыми ощущениями и обновлённым эмоционально.
Чудесный момент сотворчества
— Плюс ко всему нужно ещё произведение проживать эмоционально. Этому тоже учат?
— Учат, но свой собственный опыт куда более ценен. В разные периоды жизни ты чувствуешь замысел по-разному. Играть одно и то же произведение в течение жизни всё равно, что читать Достоевского. С возрастом ты в состоянии раскрыть тайные глубинные смыслы. До меня всё поздно доходило (смеётся). Сейчас я больше понимаю, чем в юности. Я пережила много событий, эмоций, поэтому копаю глубже.

Фото из личного архива героини
— Что вам интереснее — выступать сольно или в ансамбле?
— Сольно играю редко, но очень люблю. Так получилось, что я переиграла буквально со всеми инструментами, которые есть в симфоническом и народном оркестрах. Аккомпанировала даже арфе и танцорам. А это особый вид искусства — попадать в ногу. Я работала в народном оркестре, в симфоническом, в различных ансамблях. С детства солировала с оркестром. Было интересно попробовать всё. Со временем поняла, что особенно мне интересна камерная музыка.
К камерной музыке мне привила любовь мой педагог, блестящая пианистка, преподаватель по камерному ансамблю и концертмейстерской подготовке в КГИИ им. Дмитрия Хворостовского Марина Леонидовна Кузьмина. Очень люблю барочную музыку и мечтаю, чтобы в нашем городе появился клавесин. С приобретением этого инструмента мы расширим границы наших возможностей и обогатим программы новым звучанием, неожиданными коллаборациями и идеями.
Приехав в Иркутск из Красноярска, я познакомилась с лучшими музыкантами города. Сложился круг исполнителей, с которыми мы не только даём концерты, но и дружим. С талантливой флейтисткой Натальей Реченской мы создали «Блестящие духовые» — этот проект направлен на развитие и пропаганду духовой музыки в нашем городе. А началось всё с концерта в 2016 году, который имел успех у публики. Нас попросили сделать ещё концерт. Постепенно это превратилось в традицию. Участниками «Блестящих духовых» за эти годы были многие талантливые духовики нашего города. Однажды мы пригласили виртуозного тубиста из Красноярска Алексея Юрина.
Недавно с нашей замечательной иркутской органисткой Яной Юденковой попробовали соединить два клавишных инструмента — орган и рояль, такие дуэты большая редкость. На мой взгляд, очень славно получилось, два самодостаточных солирующих инструмента звучали прекрасно в дуэте. Надеюсь, что мы не остановимся на одном концерте.
— Сложно ли подстраиваться под других музыкантов?
— Для выступлений важно найти общий язык, быть на одной волне, переживать произведение в унисон. Очень интересно делиться опытом с другим музыкантом, говорить партнёру «а давай тут сделаем так», «мне такая идея пришла», «тут такое звучание сделаем». Это чудесный момент сотворчества, всё происходит в едином порыве, мы учимся друг у друга. Приезжие музыканты, с которыми мне посчастливилось играть, — это незабываемый опыт! На репетиции в таких случаях обычно дается мало времени. Но когда начинаешь играть — всё встаёт на свои места: ты следуешь за солистом, подчиняясь его харизме, его эмоциям. После таких концертов мы созваниваемся, строим планы на будущие выступления.
Всегда быть в строю
— Считается, что пианист — это мужское амплуа. И среди звёзд больше мужских имён. Или это миф?
— Главное для женщины — семья. А с другой стороны, есть и среди женщин-исполнительниц звёзды. Например, моя любимая аргентинская пианистка Марта Аргерих. Это, наверное, зависит от времени, проведённого за инструментом. Пианисток, выступающих сольно, действительно меньше, чем пианистов. Женщина зависима от многих моментов, в том числе эмоциональных. А в этом ремесле надо постоянно быть в строю. Когда у тебя рождаются дети, времени остаётся гораздо меньше.
— Как вы выделяете время на репетиции, имея двух детей?
— Если нет другого выхода, занимаюсь дома. При этом очень люблю уют, люблю готовить. Бывает, в комнате у меня стоит инструмент, а рядом на кухне варится суп. Помешала, посолила и снова играть. Погружения никакого, но чисто технически подготовиться можно, выучить пассажи. Я даже на дачу клавиши с собой беру. Однажды перед концертом поехала на Аршан, так я природу видела из окна, всё время провела за инструментом. Обычно репетирую в Органном зале. Перед концертами занимаюсь особенно много. Муж берёт на себя часть домашней работы. Он музыкант, трубач и прекрасно меня понимает.
— Сложно уживаться двум музыкантам в одной семье?
— Александр — прекрасный исполнитель, ему подвластны все жанры. Может сыграть в Органном зале Баха или Марчелло, а потом прийти на джазовый концерт и блестяще исполнить импровизацию. Мы работаем в одном коллективе, вместе играем концерты. Мы с Сашей переиграли много разной музыки. И это большое счастье — быть не только мужем и женой, но и партнёрами по сцене.
Он может мне что-то подсказать, а я — ему. На концертах трубачу и пианисту важно дышать вместе. И мы стараемся это делать. У нас с мужем единое понимание музыки. Как-то всю ночь проговорили о Сонате для трубы Хиндемита: об образах, чувствах, которые они вызывают. Произведение это сложное — и для исполнения, и для восприятия. В итоге, соната удалась. Мы нашли отклик у публики.
Мне вообще очень повезло, потому что музыка — это моя жизнь. Могу писать заявление, перепутать букву и сказать: «Ой, я не ту нотку написала!». Мне порой кажется, что в моих венах течёт музыка.
