Дечебал Григоруцэ — иркутский органист, композитор, музыковед, член Союза композиторов России, чьи концерты в органном зале Иркутской областной филармонии проходят с неизменными аншлагами. Румын по национальности, Дечебал родился и живёт в Иркутске. Портал «Культура 38» поговорил с известным музыкантом о том, как здорово, что в Иркутске есть два органа и два зала, где можно услышать органную музыку, о несбывшейся мечте органиста, о личных 10 заповедях в музыке и о любви, без которой не может быть истинного творчества.
Анна ЛАЗАРЧУК
Храм искусства
— Ваши концерты проходят в двух залах Иркутска: в органном зале Польского костёла и в Кафедральном Соборе Непорочного Сердца Божией Матери. Если сравнивать эти две площадки, в чём разница инструментов?
— Оба наших органа совершенно не похожи друг на друга. Орган Иркутской филармонии — аристократ, классик. Он выполнен в лучших традициях немецкого барокко — и по звуку, и по оформлению. Из более новых времён у него швеллер — подвижные прозрачные «шторки» на фасаде, электрический компрессор и электрическое освещение. Орган католического собора — дитя уже XXI века. Вся «начинка» у него электронная, звучит он с помощью шести мощных колонок и двух сабвуферов, которые наполняют помещение сверхнизкими басами. Звуки, которые воспроизводит инструмент, записаны с натуральных образцов. Поэтому если не знать наверняка, не так просто понять, где звучит органная труба, а где колонка. Я знаю людей, которые предпочитают орган старого Костёла. Знаю и таких, которым больше по душе новый, электронный орган. Для меня же они оба дороги как два близких друга, о которых нельзя судить в категориях «лучше-хуже». Они просто разные.
— Атмосфера концертов на двух разных площадках города сильно отличается?
— Атмосфера совершенно разная. Органный зал — это концертная площадка, где главные действующие лица — исполнитель, его инструмент и музыка. В соборе всё иначе. Это культовое сооружение, главное — молитва, а орган расположен наверху, на хорах, чтобы не отвлекать внимание на себя. Когда я играю в органном зале, все взоры устремлены на сцену. Артист на концерте своего рода проводник, медиум, через которого с современным слушателем могут говорить мастера далёкого прошлого. Когда я играю в соборе, меня не видно. Для слушателя музыка струится как будто с небес, без посредников. Даже имена великих классиков отходят на второй план. Начинаешь понимать, почему Бах на своих рукописях старательно выводил три заветные буквы: INJ. In Nomine Jesu. «Во имя Иисуса». В органном зале я общаюсь со слушателями, чувствую живой эмоциональный отклик публики. В кафедральном соборе я не концертирую, я молюсь. На хорах кажется, что музыка улетает в небеса. Случается, люди внизу сидят так тихо, будто в храме ни души! И, наконец, третье отличие — форма организации: в органном зале — традиционный концерт по билетам, в кафедральном соборе вход свободный. Многие в Иркутске уже знают, что почти каждое воскресенье в 15:00 можно прийти на Грибоедова, 110 и бесплатно послушать органную музыку. Мест хватает всегда. А поскольку смотреть не на кого, а звук заполняет всё пространство, — все места одинаково хороши.
— На ваши концерты в Иркутской областной филармонии действительно не попасть, билеты раскупаются моментально. Так бывает круглогодично?
— Случаются своего рода «приливы» и «отливы». Благодатное для концертов — новогоднее время, март, апрель или лето, когда в Иркутске много приезжих, а в концертном зале филармонии — время отпусков. Главный «отлив» — начало сентября. От органной музыки людей отвлекают и школьные хлопоты, и традиционное для нашего края копание картошки, и «Звёзды на Байкале». В этом году я имел неосторожность назначить на 10 сентября свой авторский вечер в честь моего дня рождения (9 сентября) и прогадал. Собралось всего ползала. Мало того что концерт современной музыки — это не самая популярная тема, так ещё и время выбрал неудачное.
— У вас был опыт игры на старинных органах в других странах, где есть эта традиция исторически?
— В 2005 году вместе с католическим церковным хором я был в Польше и в Чехии, где удалось поиграть на разных церковных органах. В Праге получилось сесть за большой орган с четырьмя клавиатурами, на котором по преданию когда-то играл сам Моцарт. В 2015 году я ездил в Германию в город-побратим Иркутска Пфорцхайм на Международный фестиваль к юбилею окончания Второй мировой войны. Мне удалось там прикоснуться к клавишам на нескольких органах города, а также съездить в Силезию, где когда-то жил Альберт Швейцер — потрясающий органист, автор книги о Бахе и врач-подвижник. Во время путешествия я заходил в разные храмы, встречался с настоятелями, спрашивал, можно ли сесть за орган. Где-то разрешали, где-то нет, и я играл на разных органах просто для души, для опыта. Ещё одно яркое впечатление — город Печоры, на границе с Эстонией, где сохранился старинный орган, который может работать без электричества. Там есть маленькая комната с двумя брусьями. Если встать на них ногами и по очереди нажимать, то инструмент наполнится воздухом и органист сможет играть. Так я побывал в роли кальканта. В старину была такая профессия, ещё до того, как в органах стали применять электронасосы. Тяжёлая, скажу я вам, работа!
— Органист — редкая профессия. А как обстоят дела с кадрами сегодня?
— В нашем городе два органиста — Яна Юденкова и я. Нами и приезжающими на гастроли артистами полностью закрыты потребности в органных концертах Иркутска. В более крупных городах, в той же Москве, органистов больше, что создаёт немалую конкуренцию. При этом в наше время провинция может позволить себе больше органов. Электронные инструменты неприхотливы, относительно недороги и при этом способны обеспечить очень приличное звучание! Почему бы не помечтать и не представить себе в будущем открытие органных залов в Братске, Ангарске, Усть-Илимске? Вот где потребуются новые молодые кадры!
Магический срок — две недели
— Кроме фортепиано и органа, какими инструментами вы владеете?
— В начале 90-х я увлекался игрой на блок-флейте и специально для себя написал «Венок сонетов» для блок-флейты и фортепиано. А потом создал ещё два цикла: «Десять воспоминаний» и «Дневник флейтиста». К сожалению, эти произведения никогда не игрались от начала до конца в надлежащем качестве. Но частями звучали, в том числе и в исполнении артистов Иркутской филармонии.
Ещё раньше, в армии, случилось, что меня распределили в автобат, где я, на тот момент не умеющий водить и ничего не смыслящий в автотехнике, был совершенно бесполезен. Мне светил самый чёрный и неквалифицированный труд в аккумуляторном цеху. Пары серной кислоты при отсутствии нормальной вытяжки — то ещё «удовольствие»! В части был духовой оркестр. Я подошёл к дирижёру, сказал, что я музыкант, пианист, теоретик. Он был человек простой и ответил категорично: «А зачем мне твои теории с пианино? Мне тромбонист нужен. Только учить мне тебя некогда. Могу договориться с твоим командиром. Будешь приходить в расположение оркестра и дудеть. А через две недели посмотрим». Я знал, что медные духовые играют по натуральному звукоряду, составил на бумаге таблицу, чтобы знать в какой позиции кулисы какие ноты звучат, и стал пробовать играть простые мелодии. К концу второй недели я более-менее прилично сыграл припев «Прощания славянки». Дирижёр сказал: «Ладно, учись дальше. А пока будешь играть на тарелках». Впоследствии я играл и на тромбоне, и на духовом баритоне, но главным образом, на басу. Вообще магический срок «две недели» встречался в моей жизни трижды и каждый раз сильно менял мою судьбу.
— Расскажите подробнее, пожалуйста, об этих судьбоносных переменах.
— Весной 1991 года, когда неожиданно Игорь Соколов взялся продирижировать моей симфонией «Виток», у меня было две недели, чтобы сделать аранжировку для симфонического оркестра. Тоже никакого опыта. Только фантазия, слух и библиотечный учебник Римского-Корсакова по оркестровке. Огромное спасибо Владимиру Георгиевичу Зоткину, который, будучи тогда в администрации училища искусств, организовал мне освобождение от учёбы на эти самые две недели. В это время я ничем не занимался, кроме оркестровки. Тогда в нашем обиходе ещё не было компьютеров, и всё нужно было писать от руки, как в старинные времена. Кто сам никогда не пробовал расписать симфоническую партитуру от начала до конца, вряд ли поймёт, насколько это серьёзный труд. Мало того, что это огромный объём писанины, так ещё целое дело расставить многочисленные оттенки, штрихи, ремарки для каждого инструмента и при этом ни разу не ошибиться. Нужна колоссальная концентрация, кропотливость, скрупулёзность. Я уже не говорю о том, что симфоническая оркестровка — великое искусство. Нужно хорошо знать природу каждого инструмента, живо представлять, что и как прозвучит в разных тембровых комбинациях. А кроме того, позаботиться о каждом музыканте, чтобы ему по возможности было удобно, «играбельно». Даже такая, казалось бы, мелочь, как переворот страницы. Нужно подгадать, чтобы в этот момент у оркестранта была пауза. Как учил мой профессор по композиции Андрей Иванович Головин: «Своего исполнителя надо любить».
— Мы сейчас будто заглянули в закулисные секреты… А что произошло в третий раз?
— Третий раз — самый волшебный. Дело было весной 2003 года, когда в концертном зале Иркутской областной филармонии состоялась премьера первых трёх частей моей Пасхальной мессы для большого смешанного хора и оркестра. На концерте присутствовали представители католической церкви, в том числе председатель Епархиальной музыкальной комиссии сестра Роберта Шахова. После концерта она предложила повторить мессу, но уже в соборе и под орган. И когда я спросил, кто будет на органе играть, она ответила: «А вот вы и сыграйте!» — «Но я не умею!» — «У вас есть две недели!». И в ближайшие две недели я почти ничем больше не занимался, кроме как переложением своей музыки на орган, за который я сел впервые в жизни. И если с игрой руками проблем не возникало, то с педалью пришлось повозиться. Но в конце концов всё получилось! Волшебство ситуации оказалось в том, что именно с того памятного концерта начался мой путь органиста. Сперва церковного, сопровождающего богослужения, а потом и концертирующего. По прошествии многих лет, вспоминая те события, я прихожу к выводу, что это была судьба, фатум, промысел Божий. Поскольку до того я никогда и не помышлял о том, чтобы всерьёз заниматься органной музыкой, никаких шагов в этом направлении не предпринимал. И вдруг оказалось, что именно в этом моё предназначение.
Десять заповедей в музыке Дечебала Григоруцэ
— Есть ли у вас свои 10 заповедей в музыке?
— Если немного перефразировать библейские заповеди, то получатся 10 заповедей музыканта. Первая заповедь — «Служи Богу и людям». Когда музыкант служит себе или деньгам, славе, он разрушает свой дар. Вторая — «Не создавай себе кумира». Когда музыкант «фанатеет» по кому-то из великих или превращает искусство в идола, который требует жертв, он разрушает и свою жизнь, и жизнь своих близких. Дальше: «Сей разумное, доброе, вечное». Когда музыкант увлечён пошлостью, китчем, модой, он расточает свой дар понапрасну. Важная заповедь: «Занимайся»! Когда музыкант не практикуется, он разрушает своё мастерство. Ещё одна: «Помни и чти своих учителей». Когда музыкант воображает, что всего добился сам, он обманывает сам себя. «Не зарывай свой талант»: созидательное дарование, даже самое скромное, достойно жизни и роста. «Не изменяй себе»: не пытайся изображать из себя кого-то другого или делать то, что тебе чуждо. «Будь скромен»: не присваивай себе заслуг, которых не имеешь. «Будь искренен»: по-настоящему великую музыку можно создать только о том, что действительно любишь. «Не завидуй успеху ближнего твоего, регалиям ближнего твоего, гонорарам ближнего твоего — ничему, что есть у ближнего твоего».
— Можете поделиться «музыкальным рецептом»: сердце болит от любви — слушайте этого композитора, хочется мудрых мыслей — другого?
— Это очень индивидуально. У каждого человека свой вкус, свой опыт общения с музыкой. Даже самый подготовленный слушатель может болезненно реагировать на, казалось бы, общепризнанные шедевры. Как, например, Чайковский, который терпеть не мог музыку Брамса, Вагнера, Мусоргского, а про Баха говорил, что «он велик, но скучен». У меня совершенно иное мнение. В юности я был воспитан атеистом, а сейчас я православный христианин. И это стало возможным во многом благодаря музыке Баха, которая когда-то показала мне истину и красоту христианства через собственную красоту и совершенство. Бах для меня — это утешение, это молитва, это укрепление веры в Бога, в людей, в этот мир, в свои жизненные принципы. Бетховен наполняет энергией, даёт силы, вдохновляет жить, дышать полной грудью. Моцарт помогает почувствовать в себе внутреннего мальчика — умного, пытливого, неугомонного. Чайковский — это для красоты, для живого чувства. Я не знаю более пылкой, более искренней музыки. Можно много великих имён вспомнить, и у каждого автора припасено для нас что-то особенное.
— У вас была мечта, которая не исполнилась?
— Глядя на прожитую жизнь, понимаю, что как композитор я, по большому счёту, не состоялся. Сейчас основная часть моих сил уходит на исполнительскую деятельность, на радиоцикл «Музыка жизни» и на преподавание. А когда-то я мечтал о поприще композитора! Почему у Баха более 300 кантат, а у Гайдна 100 с лишним симфоний? Потому что их работодатели требовали от них всё новых сочинений! От меня никто не требует ни кантат, ни симфоний, ни опер. Да, собственно, ни у кого не требуют. А значит академическая композиция в наше время — это род экзотического хобби. Музыка живёт, только когда звучит. А если рукописи лежат в столе — это ни жизнь, ни смерть. Это что-то вроде комы. Так лежит моя первая и единственная симфония, две симфониетты, симфоническая поэма «Сальери», камерная опера «О-Рэн» по новелле Акутагавы, заброшенный за ненадобностью мюзикл «Эвридика», от которого осталась только «Песня Орфея». Или этносимфония «Рождение Байкала», где симфонический оркестр соединён с шаманскими ритмами, горловым пением, барабанами, рок-гитарами, синтезаторами и т.д. Ну ладно, это сложный проект, требующий огромных вложений и организаторских усилий. Но даже цикл из 24-х фортепианных прелюдий «Зодиак» никогда не звучал от начала до конца. Очень хотелось бы, чтобы его выучил пианист уровня Дениса Мацуева. Но это вряд ли… Я сегодня упоминал свою Пасхальную мессу, премьера которой изменила мою судьбу и привела в мир органного исполнительства. А может предназначение этой музыки было именно в этом? А то, что 9 из 12-ти частей никогда не звучали, теперь не так важно?
Самоотверженная привязанность любви
— Как сейчас дети относятся к классической музыке? Легче или тяжелее воспринимают её?
— Не заметил каких-то разительных отличий. Я играю в органном зале с 2008 года, а дети — они всегда дети! Они легко увлекаются и так же легко отвлекаются. Позиция лектора, который зачитывает текст как говорящая голова из телевизора, — это плохая позиция. С детьми нужно постоянно общаться, обязательна обратная связь. Например, прежде чем сыграть сказочную музыку, я могу прочитать фрагмент самой сказки, а потом маленькие слушатели пытаются угадать, что это за сказка. А если история не самая известная, то хотя бы назвать, кто автор или из какой страны эта история. Дети должны быть постоянно вовлечены в процесс слушания, тогда музыка попадает прямо в душу. Я никогда не сюсюкаю и не боюсь говорить с детьми на самые сложные темы. А они им интересны! И это бесценно. Особенно когда они задают простые, но каверзные вопросы: «а для чего изобрели орган? а зачем в церкви играют музыку? а почему убили Иисуса Христа?». Чтобы ответить на такие вопросы кратко, доходчиво и по существу, нужно очень хорошо поработать мозгами! В этом плане дети — мои лучшие учителя мысли.
— Что для вас любовь как ценность, как духовная и общественная составляющая?
— Когда-то я увлекался сверхкраткими определениями. Красивыми и простыми, как общеизвестная формула E=mc2. «Музыка — одухотворённый звук», «Вера — субъективная реальность», «Пространство — раздельность многого» и т.д. Тогда же возникла формула «Любовь — самоотверженная привязанность». В наше время понятие «любовь» очень сильно заболтано, опошлено, принижено. Включишь какой-нибудь гламурный музыкальный канал — там сплошь песни о любви. Но если прислушаться, то вовсе не о любви, а о половом инстинкте и о переживаниях по поводу его удовлетворения или неудовлетворения. Подлинная же любовь в информационном пространстве присутствует лишь в малой степени. И мне очень радостно, что в том искусстве, которое представляем мы, артисты филармонии, концентрация любви значительно выше среднего. А самое полное определение любви дал Иисус Христос: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих». Положить душу за ближних можно сразу и всю. Это называется «подвиг». А можно день за днём понемногу отдавать свои силы и время жизни ради служения Богу, людям, своему предназначению. Это называется «подвижничество».
— В одном из интервью вы говорили, что не любите джазовую музыку. Сейчас проходит много джазовых фестивалей, изменилось ли ваше отношение к джазу?
— Ой, это, как сейчас говорят, «кликабельный заголовок»! Журналисты иногда этим грешат: выдернут из контекста какую-нибудь громкую фразу, сделают на ней акцент и начинается… Тогда я говорил о том, что старинный джаз, звучавший когда-то в ресторанах и кабаре — музыка очень земная, плотская, буржуазная, и это мне не близко. Но джаз — это же огромный мир! Мягкий джаз — замечательный фон для долгих поездок в автомобиле. А ещё есть старый добрый джаз-рок вроде группы «Чикаго». Обожаю её! Или группа поновее и пожёстче — Dirty Loops. Они смешали в виртуозный коктейль джаз, рок, поп, «клубняк». Очень интересно!
— Как вы перезагружаетесь после насыщенного концертного графика?
— Мне помогает природа. Стараюсь бывать за городом, слушать тишину. Речь, конечно, не об абсолютной тишине, которая давит, пугает. Я говорю про естественный природный фон: шелест листьев, журчание ручья, пение птиц, шум ветра… Это самая гениальная музыка на земле! И не удивительно. Ведь её сочинил сам Господь Бог!