Парадоксальный Денис Гербер

Его рассказы мрачные, таинственные, затягивающие. Читая эти тягучие истории о смерти и бессмертии, странных местах и временах, людях, несущих свой крест и мечтающих обрести свободу, представляешь их автора отстранённым, самоуглублённым, не от мира сего. На самом деле Денис Гербер больше похож на изобретателя: он умеет конструировать, моделировать фантастические миры. Он строит их вдумчиво и кропотливо, вдыхая жизнь и смысл в героев и в ситуации. Мы поговорили с Денисом о мрачности воображения, ненависти к книгам, переросшей в писательство, и литературе как способе понять себя и мир.   

Екатерина САНЖИЕВА

 «Сожгу, разорву, пощажу»

— Правда ли, что ваше увлечение литературой началось с ненависти к книгам? Расскажите, как произошел такой парадокс.
— Мой отец очень любил читать и собрал дома обширную библиотеку. Книжные полки тянулись вдоль двух стен от пола и почти до потолка. Когда меня наказывали и ставили в угол, это был угол из книг. В такие минуты я испытывал ненависть к книгам, ведь они были продолжением отца, который меня наказывал. Чтобы скоротать время, я выдумывал «казни»: какую книгу сожгу, какую разорву, какую суну под ножку дивана, а какую — так уж и быть! — пощажу. Позже ненависть переросла в любопытство: я решил ознакомиться с тем, что буду уничтожать. И чтение меня увлекло.

— «Человек-писатель начинается с человека-читателя», — ваши слова. С каких книг начался писатель Гербер?
— Первые литературные опыты случились в начальных классах и были связаны с тем, что я тогда читал. Самый длинный текст, который я в это время создал, — семь-восемь глав романа о приключениях советской подводной лодки. Позже я сообразил, что повторяю сюжет «Тайны двух океанов» Адамова. Безусловно, вдохновляли Стивенсон, Брэдбери, Александр Беляев. Ещё была попытка закосплеить Конан Дойла. В более взрослом возрасте вдохновляли магические реалисты: Габриэль Гарсиа Маркес, Милорад Павич, Салман Рушди. Но писать, как они, у меня не получалось. Первый удачный рассказ «Нам всем здесь не место» появился в 2014 году. С него, пожалуй, и начался для меня отсчёт творческого пути. Рассказ тепло приняли на различных интернет-площадках и это, конечно, прибавило мне уверенности. Окрылённый успехом, я взялся писать роман «Ангел, стоящий на солнце».

— Ваши рассказы производят довольно мрачное впечатление. Много мыслей о смерти, потерях, боли. Создаётся впечатление, что автор — человек, углублённый в тяжёлые мысли. В своих произведениях вы транслируете свой внутренний мир или это вымысел, воображение, фантазия?
— Скорее последнее — это моё мрачное воображение. Я никогда не ставил задачу обнажить в произведениях свою душевную боль или излечить психологические травмы. Полагаю, что другим это неинтересно. У каждого есть переживания и комплексы, но избавляться от них посредством литературы — не мой путь. А мрачность в рассказах — это «производственная необходимость». Автору нужно подкидывать героям трудности, ставить их в сложные или даже безвыходные ситуацию, чтобы обнажить их сущности, проявить характеры. Впрочем, в этих «садистских» по отношению к персонажам действиях я далеко не захожу. В отличии от некоторых моих коллег всегда стараюсь сделать жизнь героя лучше после череды испытаний. Никогда не скатываюсь в чернуху, не использую страдание ради страдания. Люблю оставить у читателя послевкусие — ощущение светлой грусти.

Когда герой «зашевелился»

— Как появляются ваши сюжеты и герои? Однажды вы сказали, что герой романа «зашевелился» в вас, заговорил. Раскройте механизм творческого процесса.
— Единого механизма нет, всё происходит по-разному, непредсказуемо. Как правило, сначала появляется сюжет. У меня выработалась привычка сюжеты отыскивать везде: присматриваться, прислушиваться, задавать старый-добрый вопрос «а что, если?». Например, смотришь «Твин Пикс». Бенджамин Хорн прячет бухгалтерскую книгу в тайник в ящике стола. Фильм идёт, а у тебя в голове закрутились мыслительные «механизмы»: «Такие тайники не делаются на мебельных фабриках, иначе про них бы все знали… Должно быть, тайник изготовлен под заказ неким мастером… Значит, помимо самого Хорна о тайнике известно, как минимум, ещё одному человеку… А что, если у мастера возникнет искушение заглянуть в этот тайник? Что необычное он там может найти?». Так во время просмотра сериала родился сюжет рассказа «Десять тысяч вещей».

Герой появляется после — на том этапе, когда размышляю о том, с кем бы эта история могла произойти: с полицейским, пенсионером, переживающей развод женщиной. Кто из них может привнести в историю дополнительный конфликт и смысл. «Герой зашевелился» — значит, он уже продуман, обрёл характер, собственное мировоззрение. Стала проявляться логика в его поступках.

— Андрей Битов говорил, что его герои живут своей отдельной жизнью и диктуют ему развитие сюжета. Какие у вас отношения с героями? Вы ими управляете или наоборот?
— Неуправляемый герой — известная история. Пушкин писал приятелю: «Представляешь, что выкинула моя Татьяна Ларина? Она вышла замуж!». Фаулз в «Женщине французского лейтенанта» прямо сообщает читателю о том, что герой пошёл не туда, куда хотел автор. Я не вижу в этом особой мистики. Когда наделяешь героя определёнными яркими чертами характера, его нрав начинает влиять на его дальнейшее поведение и некоторые вещи в повествовании приходится под это подстраивать. Тогда создаётся иллюзия «ожившего персонажа» — не более того.

— Для меня всегда интересен момент появления неожиданного поворота в произведении. Как, например, вы придумали место, где люди не стареют, или «передачу» снов друг другу? Для этого вы читаете другие книги, смотрите фантастические фильмы? Или это исключительно ваше воображение?
— У меня два подхода к генерации сюжетов. Первый чем-то напоминает работу нейросетей, то есть потреблять больше информации: читать книги, смотреть фильмы, научно-популярные программы. Второй сродни медитации: изолируешь себя от внешней информации на определённое время. Как-то раз уезжал на несколько дней в деревню, жил один в доме товарища. Прекрасная возможность «отключиться» — походы в горы или лес.

Мозг устроен так, что должен постоянно что-то «переваривать», ему жизненно необходима информация. За неимением внешних источников, мозг сам начинает генерировать идеи. Вот тогда и могут родиться сюжеты. Татьяна Толстая в одном из интервью рассказывала, что пришла к творчеству в больнице, когда вынуждена была неделями лежать с повязкой на глазах. Эти два подхода не всегда работают, в творчестве есть много непредсказуемого. Наверное, это и хорошо, что оно не сводится к какому-то единому алгоритму. Всегда должно оставаться место чему-то непредсказуемому и загадочному.

Быть невидимкой

— На какую аудиторию вы пишете, как представляете своего читателя? И важно ли вам быть востребованным и популярным?
— Я ориентируюсь не на аудиторию, а, скорее, на свои литературные вкусы. Пишу так, чтобы понравилось мне, если бы я был читателем. Иногда текст приходится откладывать на некоторое время, забывать его, а потом читать свежим «читательским», а не «писательским» взглядом. Мнение читателей для меня, безусловно, важно. Всегда переживаешь — примут ли текст, поймут, оценят ли его, особенно, если дело касается романа. Для проверки обычно прибегаю к услуге бета-ридера (тот, кто по просьбе автора читает текст перед его публикацией — Е.С.). Выбираю такого человека из своих знакомых — того, кому близка тема произведения и чьему вкусу доверяю.

А насчёт востребованности, думаю, авторы, утверждающие, будто им безразлично — читают их или нет, лукавят. Писать в стол — всё равно что рассказывать анекдот стенке. Все, кто в здравом уме, пишут, чтобы их книги читали и перечитывали. А писательская популярность, пожалуй, самая «удобная» из всех ее разновидностей. Известного литератора принимают в профессиональных кругах, но все остальные в лицо его не знают. Я интроверт, и с возрастом это усугубляется. Быть в центре внимания для меня не очень комфортно.

— Слышала, что прежде чем что-то написать, автор должен ответить на вопрос: для чего? Поставить задачу. Вы ставите перед собой какую-то сверхзадачу?
— Как правило, я отталкиваюсь от идеи, сюжета. Всё остальное появляется, вырастает из логики повествования. Когда работал над романом «Временщик», сделал для себя важное открытие: если ты правильно выстраиваешь историю, то она сама трансформируется в одну из существующих легенд. А в легенде содержится глубокий смысл, мораль, ответы на вопросы. Поэтому моя задача — правильно и увлекательно рассказать историю.

— Кстати, о романах. Почему стали писать именно исторические романы? В чём отличие крупной формы от рассказов? Что для вас интереснее, что сложнее?
— Для меня малая и крупная форма — два разных вида творчества, и каждый по-своему интересен. Рассказы пишутся достаточно редко — три-четыре в год, и только когда появляется хорошая идея. Приходило бы больше идей — писал бы каждые две недели. Если малую прозу можно начать и закончить в едином порыве, то роман требует совершенно другого подхода: планирование, конструирование. Это не всегда увлекательно и легко, а порою превращается в кошмар. Но результат того стоит. Почему именно исторические романы? Если честно, я историческую литературу не очень люблю. Наверное, мне нравится проводить исследование других эпох, отыскивать какие-то любопытные факты, детали. Согласитесь, в прошлом есть магия, тайна. 

Рефлексия как способ самопознания

— Помогает ли вам увлечение музыкой в писательстве? Есть ли тут для вас какие-то пересечения?
— Я, скорее, меломан, нежели музыкант. Иногда играю на гитаре, чтоб перезагрузиться после работы с текстом. В тексте музыка тоже присутствует. Точнее, она должна быть в хорошем тексте. Мелодика, ритм, гармоничное построение предложения, абзаца, главы и всего произведения в целом. Музыка часто есть там, где мы её не замечаем. Она воздействует на нас сильнее, чем нам кажется. Я много размышляю о музыке, обсуждаю её с супругой Татьяной (она — профессиональный музыкант). Даже написал о музыкантах два рассказа — «Поролон» и «Траектория». Случается, что песня, её настроение или одна поэтическая строка дают толчок к написанию рассказа.

— Есть ли доля правды в том, что фантастика популярна от того, что люди просто хотят спрятаться, укрыться от реальности? Найти выдуманный мир?
— Укрыться от реальности — это, скорее, про фэнтези. Фантастика же — часть реального мира, она его дополняет, наделяет смыслом, моделирует. Вся литература в какой-то степени фантастична, ведь даже самая реалистичная проза содержит долю вымысла. А бегство от реальности… Лично я никогда не видел в эскапизме ничего плохого. Именно в нём заключается парадоксальная значимость литературы и искусства вообще. В последнее время часто слышу слово «рефлексия» — самоосмысление, анализ собственных поступков. Термин «рефлексия» происходит от латинского «отражение». То есть, чтобы понять самого себя, нужно уйти от себя, отстраниться, взглянуть со стороны. Литература, искусство помогают это сделать: с одной стороны, уводят нас из реального мира, отрывают от действительности, с другой — позволяют взглянуть на этот мир со стороны, рассмотреть всё в деталях и, в конце концов, осмыслить увиденное.

СПРАВКА
Денис Гербер окончил факультет филологии и журналистики Иркутского госуниверситета. Писатель, журналист, радиоведущий. Член Союза писателей России.  Публиковался в журналах «Знамя», «Дружба народов», «Сибирские огни», «Новый берег», «День и ночь», «Сибирь», «Традиции и авангард», Fantomas и других. Автор трёх романов: «Ангел, стоящий на солнце», «Заблудшие», «Временщик». Лауреат литературных премий: «Русский Гофман» (2021), «Прыжок над бездной» (2022, 2024), «ДИАС» (2021). Автор произведений с элементами фантастики и исторической прозы.