Духовые, струнные, ударные. Множество музыкантов. Каждый со своим характером, видением, уровнем исполнения. Оркестр — это сложнейший механизм. Дирижёр не просто координирует между собой все его части, ему необходимо вдохнуть жизнь в партитуру, открыть для музыкантов и слушателей всю глубину произведения, внести в него краски и образы. Дирижирование всегда было мужской прерогативой. И когда за дирижёрский пульт встаёт женщина — это удивляет и восхищает. Надежда Терёхина — главный дирижёр филармонического русского оркестра. Она рассказала порталу «Культура 38», почему женщине-дирижёру нельзя ошибаться, как собрать множество музыкантов в одно целое и сотворить из набора нот музыку.
Екатерина САНЖИЕВА
Каждую минуту с партитурой
— Дирижер считается мужской профессией. Как вы пришли к этому ремеслу?
— Дирижирование — это территория мужчин, согласна. Знаю только Веронику Дударову*. Как я пришла к дирижированию? Это было похоже на стихию, которая в тебе поселяется и захватывает целиком. Или на влюблённость, когда невозможно понять, почему ты влюбилась именно в этого человека. Так и профессию я выбирала — сердцем.
Мне было 18 лет, я училась в музыкальном училище Братска на отделении народных инструментов. Оркестром руководила очень увлечённая женщина — Елена Хрусталева. Звучание оркестра, где музыканты были довольно посредственные, поражало своим профессионализмом и красочностью. Даже профессора из Красноярска, Новосибирска, приезжавшие в училище, приходили в недоумение и восторг от этого оркестра. От Елены Хрусталевой исходила огромная любовь к оркестру как к совершенно особенному инструменту, не имеющего себе равных. Ведь только оркестр обладает богатейшей тембральной палитрой. Тогда-то я и «заразилась» этой любовью. Потом поступила в Академию музыки имени Гнесиных, попав в класс руководителя Российского симфонического оркестра Сергея Скрипки. Начала овладевать дирижированием.
— Но позже вы взяли паузу?
— Жизнь так сложилась, что я оставила музыкальную карьеру на пять лет. Занималась семьёй, родила ребёнка. И все это время тосковала по музыке. Поняв, что не могу без неё жить, вернулась в оркестр как музыкант. Но страсть к дирижированию во мне разгорелась с новой силой. Я надеялась, что это пройдёт. Но страсть эта была сильнее меня. В тот момент я обратилась за советом к своему учителю Сергею Ивановичу Скрипке. Рассказала ему о своих внутренних метаниях. И мэтр сказал: «Если не можешь этого не делать, то иди и делай, но будет безумно трудно. Будь к этому готова». И я вновь поступила в Гнесинку в магистратуру на кафедру оперно-симфонического дирижирования в класс Андрея Рейна. Считаю, что Андрей Сергеевич — лучший педагог в нашей специальности.
— После перерыва учиться было сложно?
— Очень. Преподаватели строгие. Каждый экзамен — просто пытка. Никаких поблажек. Доставалось всем студентам, но мне говорили: «Вы женщина, вы не имеете права на ошибку. Иначе оркестр вас съест». Я очень благодарна своим учителям Андрею Рейну, композитору Наталье Хондо и заведующему кафедры оперно-симфонического дирижирования Владимиру Петровичу Зиве. После их уроков, их строгости и взыскательности меня вряд ли можно чем-то напугать или смутить. Все три года учебы я постоянно занималась. Моя дочка говорит: «Мама, я засыпаю – ты дирижируешь, просыпаюсь – ты дирижируешь». Любую свободную минуту провожу с партитурой, пытаясь написанное композитором сложить в единую картину.
Запугивать — не мой метод
— Женщине сложнее пробиваться в этой профессии? К ней относятся более придирчиво?
— Думаю, это довольно спорно. Педагоги просто готовили меня к серьёзнейшей работе с оркестром. Одно дело работать в классе с педагогом и пианистом, а другое — выйти к музыкантам оркестра. Правда, к женщине-дирижёру относятся с меньшим доверием, чем к мужчине. Всё решится в первые минуты знакомства с оркестром: либо ты завоюешь сердца музыкантов, либо нет. И их доверие, желание идти за тобой никак не будет связано с тем, кто ты — мужчина или женщина.
— Музыканты — тонкие, ранимые и амбициозные люди. С ними, наверное, бывает нелегко сработаться. Должен ли дирижёр быть тираном?
— Тирания — это проявление слабости, на мой взгляд. Сложно выстраивать дружественные отношения с оркестром, сохраняя при этом субординацию. Проще, когда тебя боятся. Нет риска получить непрошенные советы и замечания. Я достаточно твёрдый человек, даже в каких-то моментах жёсткий, но запугивать, гнобить музыкантов — это точно не мой метод.
— Как вас приняли в Иркутской филармонии? Нашли ли вы общий язык с оркестром?
— В целом, да. Все люди разные, с разными характерами, жизненными обстоятельствами. У кого-то ребёнок заболел, кто-то разводится, кто-то плохо себя чувствует… И всё это отражается на игре, на исполнении, на дисциплине. Моя задача — настроить оркестрантов на творческий процесс, повести за собой. Точно знаю одно: никогда нельзя никого унижать. Каждый человек — это космос. Когда меня что-то задевает, беру паузу, чтобы остыть, не наговорить резких слов сгоряча, а позже, на холодную голову, разруливаю ситуацию. Паузу выдерживаю, чтобы дать музыканту возможность понять, что он ведёт себя не совсем правильно. Если же человек продолжает гнуть свою линию поведения, говорю всё прямо, чтобы подобный инцидент не повторился. С филармоническим русским оркестром мы только знакомимся, не все ещё поняли, насколько у меня твёрдый характер. Поэтому возникают разные ситуации.
— Разговаривала с одним дирижёром, он считает, что в училище дают только основы. Каждый раз с каждым оркестром с каждым музыкальным произведением приходится всё начинать с начала. Это так?
— Хочется провести параллель с врачебной практикой. Будущий врач прочитал учебник, выучил описание болезней и их симптоматику, получил диплом. Но когда к нему приходит пациент, это всегда в какой-то степени «дебют», ведь надо учитывать индивидуальные особенности организма больного, его возраст, анамнез, историю жизни. Оркестр — это тоже сложнейший организм, подобный человеческому. Одно неловкое движение — и ты словно надрезаешь живую ткань произведения. Это тонкая, ювелирная работа. Она требует технического мастерства, концентрации и практики. Даже когда есть база, знания, их каждый раз приходится адаптировать под определённую ситуацию.
Соткать музыку из нот
— Что вам кажется самым сложным в вашей профессии?
— Вдохновить музыкантов оркестра и сохранить вдохновение до того момента, когда мы представим программу зрителю. Многочасовые репетиции и кропотливая работа над произведением может в какой-то момент вызвать выгорание, поэтому нужно всё время напоминать артистам о том, ради чего мы это делаем. А само создание программы — это захватывающий процесс. Расскажу одну историю. Вернувшись в оркестр музыкантом, я услышала отрывки из романа Василия Шукшина «Я пришёл дать вам волю». Услышанное так меня зацепило, что захотелось прочитать роман. Я не просто читала, а выписала отрывки, будто писала сценарий. Не могла оторваться. У меня появилась идея сделать так, чтобы роман зазвучал.
Но с кем я могла это сделать и как? У меня ведь не было оркестра, не было ресурсов, чтобы дать жизнь этому произведению. И вот в тот момент, когда я решила продолжить дирижёрский путь, ко мне подошел дирижёр «Русских узоров» Илья Рейбарх и предложил сделать программу по моему желанию. Думать долго не пришлось, я предложила оживить роман Шукшина. Написала сценарий, подготовила нотный материал, нашла актёра. Получилось мощное представление. Зрители плакали и смеялись. Кстати, сейчас с иркутским русским оркестром мы восстанавливаем этот спектакль. 1 ноября состоится его премьера.
— Получается, дирижирование — это нагрузка и интеллектуальная, и эмоциональная, и физическая? По силам это женщине?
— Стоять как раз несложно. Самое сложное — увидеть в произведении что-то новое. Это касается в основном симфонической музыки. Дирижируешь, например, Симфонию № 5 Бетховена. Что ты можешь в ней открыть такого, что не было замечено до тебя? Играешь её, думаешь, что хотел вложить в своё творение композитор. Потом слушаешь других дирижёров, как они интерпретируют. Но тут есть одна опасность: услышав, как исполняет симфонию, например, великий Герберт фон Караян, ты уже не сможешь сделать по-другому. Если он замедлил этот переход, ты невольно сделаешь также. Главное, чтобы в результате всей этой работы, репетиций зазвучала музыка.
— Что значит «зазвучала музыка»? Она ведь и так звучит, на то это и концерт…
— Музыканты смотрят в партии и играют: тут шестнадцатые, тут восьмые, тут стаккато, тут легато, тут форте, тут пиано. Вроде все технично, чисто. Но общей картины произведения, слепо следуя своей партии, исполнители не видят. Ноты — это всего лишь знаки, схема. Мы эту схему должны оживить, увидеть то, что за ними скрыто. Передать шум ветра, сверкание звезд, раскаты грома, танец огня. Дирижёру надо разгадать тайну произведения, в первую очередь, самому, постигнуть его глубину и передать эти откровения музыкантам. Ты должен добиться, чтобы в исполнении появилась искра, сияние. Как это получается? Не знаю, наверное, это чудо.
— Вам в работе нужно вдохновение? И как вы его достигаете?
— Постоянно слушаю симфоническую музыку. Она меня заряжает и вдохновляет, особенно в трудные моменты. Классическая музыка будто возрождает меня, даёт силы, чтобы не унывать. Люблю произведения Рахманинова, Чайковского, Брамса, Вагнера.
— Вы ощущаете усталость после концерта?
— Когда работаю с оркестром, усталости не чувствую. Могу часами репетировать. Когда я с оркестром, происходит что-то магическое, невероятное. Даже если приходишь на репетицию усталой, разбитой, то после работы недомогание исчезает. Для меня нет большего счастья, чем сотворчество с оркестром!
*Вероника Дударова — первая женщина-дирижер в России, главный дирижёр и художественный руководитель Московского государственного симфонического оркестра, позже — симфонического оркестра России. Вошла в книгу рекордов Гиннесса как единственная женщина, возглавлявшая крупные симфонические оркестры более 50 лет.