Множество оттенков Дмитрия Лютикова

Есть в артисте-вокалисте, композиторе Дмитрии Лютикове что-то демоническое. Его без труда можно представить в роли Мефистофеля или викинга. Но за суровой внешностью скрывается ранимая артистическая натура. На сцене «Театра Пилигримов» имени Владимира Соколова Дмитрий задействован практически во всех спектаклях. А недавно он сменил амплуа, став режиссёром мистической драмы «Гертруда». Сложно ли было ставить спектакль, в котором играет твой босс-режиссёр, насколько важно творцу быть вне канонов и почему артист — краска, а постановщик — кисть, — об этом Дмитрий рассказал порталу «Культура 38».

Екатерина САНЖИЕВА

Главная роль в восемь лет

— Однажды вы признались, что родились артистом. Как это понимать?
— В возрасте четырёх лет, а то и раньше, я неизлечимо «заболел» музыкой. У меня есть фотографии, где я совсем карапуз ползу с горящими глазами к магнитофону родителей. Дошкольником пытался подбирать любимые мелодии на аккордеоне. Мама, заметив это увлечение, стала давать мне уроки музыки. Первые знания нотной грамоты получил именно от неё. К восьми годам научился играть на барабанах и стал выступать с местным вокально-инструментальным ансамблем, в котором пела мама. У меня мама — творческий человек: писала стихи, была актрисой, играла в Алданском театре народной драмы. И меня привела туда в возрасте восьми лет. С тех пор я на сцене.

— Насколько было страшно выйти на сцену?
— Страха и волнения не было, потому что я всегда любил быть в центре внимания, всегда был готов выступить перед публикой.

— Наверное, в детстве вы вставали на табуретку и читали стихи гостям?
— Табуретки не было, просто не стеснялся никогда. Раскованным был, без комплексов. Это как раз в актёрстве помогает.

— Какая была ваша первая роль?
— В восемь лет я сыграл главную роль Алёши в спектакле «На Сталинградском направлении». Мне нужно было выучить толстенную тетрадку текста. Выучил. Тогда я в первый раз понял, что театр — это совсем не игра, а другой мир. Опытные актёры меня на репетициях жалели, говорили, пусть побегает, поиграет. А режиссёр строгая была, сказала, пускай бегает на улице, а здесь — театр, здесь нужно работать.

— В чём заключался этот особый мир? Вроде бы, в театре ведь работают те же самые люди…
— В театре можно то, чего нельзя нигде. Там ты можешь реализовать свои мечты и фантазии. Пожить в других странах и временах, примерить другие жизни.

— А позднее вы на какое-то время отошли от театра, увлеклись рок-музыкой и даже создали свою группу?
— Сначала это была не рок-музыка. Вокально-инструментальный ансамбль. В каждой организации были тогда такие ВИА. Они выступали в домах культуры, на различных конкурсах. И я попал в такой ансамбль в качестве барабанщика. И до 12 лет с удовольствием играл на барабанах. Потом переехал с мамой в Читу, там прожил год и увлёкся гитарой. А когда вернулся в Якутию, стал практиковаться в игре на гитаре и сочинять первые песни а-ля «Ласковый май».

— Это были лирические песни про любовь?
— Да, типа «я тебя люблю, ты меня не любишь, хнык-хнык-хнык». В 14 лет я собрал свою первую группу «Обсерватория чувств». Ребята были из кружка в Доме пионеров, где мы учились на гитарах подбирать различные мелодии. Правда, я понял, что поэт из меня никакой. Тут я и познакомился с Николаем Потаповым — парнем, который учился в моей школе. Николай был талантливым поэтом. Он писал такие стихи, что взрослые не верили, что такое может сочинить подросток. Он меня и привлёк к рок-музыке. Возник перспективный творческий тандем: я писал музыку и пел, а Коля был автором текстов. Но я хотел играть попсу. Как-то Николай дал мне послушать рок: «Алису», «Крематорий», «Кино», Юрия Шевчука.

— И какое было впечатление?
— Эта музыка была совершенно ни на что не похожа и меня ошеломила. Я сказал: «Коля, нет, давай всё-таки петь про любовь, это девчонкам нравится». Я всегда был Дон Жуаном и ради любви был готов на всё. Николай поставил условие: давай будем писать две попсовых песни и одну рокерскую. Этот договор продлился месяца два. Позже я сам отошёл от попсы, окончательно попав под влияние рок-волны.

Мелодия в голове

— Каково это, сочинять музыку? Как она приходит? Что для этого нужно?
— Во-первых, важна наслушанность. Не помню, с кем была эта история. Кажется, к Хемингуэю пришёл человек, который мечтал стать писателем и спросил, что для этого нужно. Хемингуэй вынес ему стопку из сорока книг и сказал: «Прочитай все и напиши так, чтобы не было похоже ни на одну из этих книг. Тогда станешь великим писателем». Так и с музыкой. Нот всего семь, а мелодий — великое множество. Переслушай музыку великих композиторов и сделай по-своему. Я постоянно что-нибудь сочиняю.

— Обходится без творческих зависаний?
— Не без этого. Они происходят потому, что не можешь сделать, как хотелось бы, как тебе видится. А так музыка пишется постоянно. Иногда бывает, просыпаешься и в голове звучит кусочек мелодии, четыре−пять нот. Сажусь за фортепиано и записываю этот отрывок. Бывает, что просто садишься за инструмент, и руки сами начинают что-то наигрывать. Начинаешь это разворачивать, пробовать развить — нотка наверх, нотка вниз.

— Если вернуться к группе «Обсерватория чувств», она была популярна?
— Первый небольшой кусочек славы я хватанул в 14 − 16 лет. Мы гастролировали с группой по Якутии и Дальнему Востоку. Были довольно известной командой. Собирали залы в тысячу человек. Чаще всего играли в домах культуры. Тогда, в начале перестройки, многое ещё было под запретом. Меня в школе вызывали на комиссию, разбирали. Грозили не принять в комсомол.

— Было что-то запретное в ваших текстах и музыке?
— Претензии были больше не к самим песням, а к манере подачи и поведению на сцене. Мы на тот момент не вписывались в общественные нормы, выбивались из общего ряда. Сейчас мальчик с серебром в ухе, с выкрашенными волосами и в джинсе — обычное явление. И какое-то время я выбирал концерты, эпатаж. Но позже весь этот шум-гам мне стал надоедать. Я понял, что хочу расти профессионально. Хотелось написать что-то стоящее. Я увлёкся тяжёлым роком. Начал делать своё первое шоу. Под влиянием Оззи Осборна мы увлекались вампирами, кровью, пели страшные песни. Одно наше шоу начиналось так: люди выносили на сцену гроб, и гитарист на фоне гула и риффов читал монолог про девочку, которой овладел дьявол… И в самый кульминационный момент под грохот музыки я вылезал из гроба.

— А потом вы переехали в Иркутск…
— Да, поступил в музыкальное училище и проучился только один семестр. Всё потому, что я — разгильдяй. Знания меня притягивают, но по принуждению учиться категорически не могу. Сейчас я увлёкся литературой и её с удовольствием изучаю. Я сторонник свободной системы образования. А вот музыкой я не переставал заниматься. Это моя постоянная страсть. В Иркутске я играл в группе «Сэкит» на бас-гитаре. На одном из концертов меня заметил Владимир Игоревич Соколов, основатель «Театра Пилигримов», и сказал: «Хорошо играешь. Хочешь в театр?». И дал мне свой номер телефона. Я ему позвонил, пришёл в театр. Поначалу мы просто общались, я приходил на все спектакли и только в 2004 году стал работать у Владимира Игоревича. 

Все мы немного Поприщины                

— В чём разница между театром времён Соколова и нынешним?
— Разница, конечно, есть. Но надо понимать, что и время изменилось. То, что раньше казалось наглостью, вызовом, сейчас почти норма. Если взять нынешний театр и перенести его в конец 1990-х – начало 2000-х, то всё будет примерно также восприниматься: вызывающе, эпатажно, агрессивно. Но Владимир Игоревич называл свой коллектив театром музыкальных образов. Насколько это было так? Некоторые считали, что его постановки больше похожи на концертные программы. Я же уверен, что это были полноценные спектакли. Но у каждого своё видение. Критики привыкли оценивать «это правильно, это неправильно». Вспомните, что сказал Достоевский, когда корректор поставил в его произведении запятую! Он раздражённо воскликнул: «У каждого автора свой собственный слог, и потому своя собственная грамматика. Мне нет никакого дела до чужих правил! Я ставлю запятую перед „что“, где она мне нужна; а где я чувствую, что не надо перед „что“ ставить запятую, там я не хочу, чтобы мне ее ставили!». Так и Владимир Игоревич, по большому счёту, был вне канонов.

— Какое место нынешний «Театр Пилигримов» занимает в Иркутске? Есть у него своя культурная миссия?
— Мы — рок-театр. Все наши спектакли созданы на основе рок-музыки. А рок — это вызов канонам. Возьмём наш последний спектакль «Гертруда», мой режиссёрский дебют. Это ведь тоже своеобразный вызов. Многие маститые режиссёры, посмотрев постановку, схватились бы за голову: «Как можно было переписывать, додумывать Шекспира?». А для меня Гамлет — избалованное, эгоистичное чадо. Я, как актёр, ни за что бы не хотел играть этого героя. Для меня он антигерой, настолько он погряз в своём эгоизме.

— Получается, вам интересно играть только тех персонажей, которые вам симпатичны? Многие актёры наоборот любят играть злодеев, эгоистов, неоднозначных героев.
— Мне нравится играть жизни, которые я не могу прожить здесь и сейчас. Мне интересно играть своих антиподов, попробовать влезть в другую шкуру. Но с Гамлетом немного по-другому. Я не могу его оправдать, не могу его полюбить. Чтобы хорошо сыграть, артист должен полюбить героя. Или хотя бы попытаться его оправдать, чтобы образ получился неодномерным. Для меня это так. Как-то Георгия Жжёнова спросили: «Вы играете предателя СССР, но вас все любят. Как же так?». «Просто я люблю своего персонажа и внутренне оправдываю его поступки», — ответил Жжёнов.

— Какие из сыгранных героев наиболее вам интересны?
— Я все свои роли люблю. Мне нравится Аксентий Поприщин из «Записок сумасшедшего». Люблю обе версии спектакля: ту, которую ставил Соколов, и ту, которую предложила Анна Агапитова. Помню, я подошёл к Владимиру Игоревичу и сказал: «Хочу играть Поприщина». Он ответил: «Ты не можешь!». Тогда я подошёл к Владимиру Дрожжину, который в то время режиссировал, «разминал» спектакли, придумывал канву, а Соколов потом переворачивал всё с ног на голову и получался спектакль. И вот мы с Дрожжиным по вечерам оставались и тайно ото всех, как нам казалось, репетировали. Через два месяца подходит ко мне Соколов и говорит: «Показывай, что вы там наделали. Думаешь, я не знаю, что вы репетируете Поприщина?». Я показал. «Играй», — сказал маэстро. Таким образом я доказал себе и ему, что роль Поприщина мне по плечу. Возможно, если бы он сразу согласился, у меня бы не было бы стимула так репетировать, готовиться. У Владимира Игоревича были странные подходы, непредсказуемые методы работы. В этом была его фишка.

— Каково это было — перевоплотиться в душевно больного человека?
— Вопрос в том, как посмотреть на этого героя. Когда начал репетировать эту роль, я окунулся не в болезнь моего персонажа, а в его эмоции, переживания, в его любовь, во всё, что нами всеми движет. Только в Поприщине всё это обострено до предела, всё в нём на грани. Он до безумия одержим женщиной и при этом стеснительный и робкий. Это его рвёт на части: он обожает Софи, но не может к ней подойти. Мы все немного Поприщины: все влюбляемся и все боимся.

— Можно сказать, что в вашем исполнении герой Гоголя вызывает симпатию?
— Моего героя жалели, ему сострадали. Гоголь создал Аксентия Поприщина близким многим читателям. У большинства из нас те же самые проблемы и драмы. Гоголь на то и великий писатель, что поднимает извечные и, по сути, неразрешимые вопросы бытия.

Артист — краска, режиссёр — кисть

— Вы болезненно относитесь к критике? Бывает, что ваши друзья или коллеги вас критикуют?
— Мои друзья к нам в театр не ходят. Или ходят, но в тайне от меня. Да и вообще друзья, близкие люди в любом случае будут хвалить тебя, говорить, что всё прошло прекрасно. Мы не можем быть объективны к тому, кого любим. Коллеги тоже меня никогда не критикуют. Видимо, такой я совершенный (смеётся).

— Как складываются ваши отношения с режиссёром? Правда ли, что актёр всегда «под» режиссёром, и, в этом смысле, подневольный человек?
— В нашем театре диктата нет. Сначала режиссёр делает набросок того, что он хотел бы видеть на сцене. Потом ты начинаешь «рисовать» роль, как на холсте: кисть держит режиссёр, а актёр — краска. Он движет тобой, но какой оттенок, интенсивность, колорит — зависит от актёра. Режиссёр отвечает за всю картину. Артист же вносит в неё свои штрихи, мазки, где-то прерывистые, где-то невесомые, где-то буйные, яркие, в каких-то местах краска потечёт, в других соберётся четкими линиями.

— Не бывает, что у вас одно видение, а у режиссёра — другое? И как вы в этом случае поступаете?
— Постоянно такое происходит. Раньше с Анной Александровной сильно спорили, даже ругались. В последнее время всё реже. Помудрели, повзрослели, видимо.

— Актёры — ранимые и самолюбивые люди. Это миф?
— Так и есть! Нас легко обидеть. Но со временем привыкаешь к своей уязвимости. Меня, возможно, боги берегут. Я избегаю неприятных моментов. А если они происходят — бывает больно, плохо. Иногда просто устаёшь.

— Как с этим бороться?
— Да никак. Идти и работать. Твои персонажи — такие же люди, у них тоже может болеть голова, им может быть грустно. Я, Дмитрий Лютиков, усталый актёр сыграю усталого Поприщина или усталого Сальери. Если я счастлив, бодр, влюблён — сыграю счастливого Сальери. То есть ты обогащаешь героя, вносишь в него что-то личное, а он — тебя. Вы словно прорастаете друг в друга.

Гертруда: жизнь после смерти

— Вы попробовали себя в новом амплуа — режиссёра, поставив моноспектакль «Гертруда». Как решились на такой сложный материал?
— Давно хотел поставить спектакль. А то, что это будет Шекспир, для меня самого стало неожиданностью. Анна Агапитова показала мне свою пьесу «Гертруда, королева датская», написанную ею по мотивам трагедии «Гамлет». Анна знает, что я люблю Шекспира, а Гамлета как персонажа — нет. Я почитал и понял, что это очень круто. Такую пьесу надо было срочно ставить. Но автор либретто не может ставить спектакль, нужен взгляд со стороны, объективная оценка. И Анна предложила мне быть режиссёром. Я перечитал либретто, которое состоит из писем героини, и у меня «выстрелило» в голове: Гертруда уже умерла, ей надо заново прожить жизнь, переосмыслить свою судьбу. Это стало для меня отправной точкой. Получился мистический спектакль о душе женщины — матери, жены, любовницы. Гертруда словно блуждает в лабиринте своего прошлого, анализирует свои поступки, решения, чувства.

— Музыкальное оформление спектакля выразительно и необычно. Как возникала музыка к «Гертруде»?
— Трагедия Шекспира написана на основе сказов о скальдах. Гамлет — персонаж средневековой скандинавской легенды, послужившей источником вдохновения для Шекспира. Поэтому и музыка к спектаклю написана в духе скандинавских мелодий периода викингов. Мы использовали современные и традиционные инструменты северных народов, например, хардингфеле — норвежскую скрипку, тагельхарпа — скандинавский струнный смычковый инструмент, кельтскую арфу, волынку, костяную флейту. Тиканье часов, вой ветра, крик вороны и другие звуковые эффекты дополняли мистическую атмосферу происходящего.

— Вы довольны результатом?
— Мне кажется, цель достигнута. Хотелось донести зрителям главную мысль: нельзя бросать даже сильных женщин. Чем более они умны, сильны, самодостаточны, тем больше нуждаются в поддержке. Это спектакль о женском одиночестве в мужском мире. Но процесс работы над постановкой беспрерывный. Работа над персонажем постоянна: герой развивается, трансформируется, меняется и его исполнитель, поэтому каждую роль ты играешь всегда по-разному.                                                             

— Как вам работалось в тандеме с режиссёром театра? Анна принимала все ваши решения?
— Это творчество. Я что-то предлагал, Анна в свою очередь генерировала идеи, я критиковал её там, где считал нужным, был беспощаден. На одну постановку мы поменялись ролями. Для нас обоих — это бесценный опыт. Анна теперь знает, каково быть артистом под пятой режиссёра. А я понимаю режиссёра, который часто вынужден доказывать актёру, что он какой-то момент не доработал, не докрутил мизансцену, хотя артист уверен в обратном. Теперь буду больше прислушиваться к словам режиссёра. Анна же будет ещё трепетнее относиться к актёрам.

СПРАВКА
Дмитрий Лютиков — ветеран сцены «Пилигримов». С момента начала службы в театре в 2004 году в качестве актёра и музыканта участвовал почти во всех спектаклях театра. В его творческом портфолио «Эдит Пиаф» (Боксер, Рамон); «Стенька Разин» (Фрол); «Записки сумасшедшего», постановка В. И. Соколова (Чёрт, Поприщин); «Небо на земле» (Дьявол); «Мастер» (Воланд); «Женихи и невеста» (Счастнев); «Скерцо» (Режиссёр); «Моцарт и Сальери», постановка В. И. Соколова (Сальери).
Постановки Анны Агапитовой: «Милосердие под запретом» (Пленный солдат, Чёрный человек); «Нора» (Хельмер, Доктор Ранк); «Записки сумасшедшего» (Защитник); «Маленькие трагедии» (Сальери, Барон); «Родион» (Порфирий Петрович); музыкальная сказка «Кот в сапогах» (Людоед); «Золотая рыбка» (Дед); «Девочка» (Отец). Постановка Алисы Ивановой «Гроза» (Дикой, Кулигин).

Читать также:

• «Сага о волшебных мышах»: как создавали мышиную мультивселенную в иркутском Театре Пилигримов
• Мы — за любовь