Ирина Касьянова: «В душе я остаюсь музыкантом»

Директор Иркутской областной филармонии Ирина Касьянова почти во всех интервью говорит исключительно о работе. Многие считают ее жестким руководителем. Хотя мягкий, наверное, и не справится с таким сложным коллективом, где каждый музыкант — яркая индивидуальность, звезда, тонкая и ранимая личность. Почему в «музыкалку» она шла, как на каторгу, как преодолеть страх сцены, для чего руководителю «панцирь» и каким образом можно любить всех, сохраняя дистанцию — об этом мы поговорили с Ириной Владимировной.

Екатерина САНЖИЕВА

Играла, а слезы лились до пола

— Каковы ваши детские впечатления от Иркутска? Где вы гуляли с родителями, где учились?

— Я выросла во втором Иркутске. Мои родители — авиастроители, всю жизнь проработали на авиазаводе. Наш дом находится в пяти минутах ходьбы от авиазавода. Все мои детство и юность прошли на улице Шишкина. Училась я в школе № 34. Рядом — мой любимый ДК имени Гагарина, где находились множество кружков и секций. Второй Иркутск — это город в городе. У него совершенно особая аура. Нигде больше не видела таких уютных двориков, утопающих в зелени. А «Комсомольский» парк с огромными тополями до неба, стадион, «Четыре угла» (перекресток, где находились четыре магазина: хлебный, мясной, универмаг и гастроном — Е. С.), куда все заводчане ходили за продуктами.

— Вы сами захотели заниматься музыкой?

— В музыкальную школу меня привела мама. Она хотела, чтобы я воплотила фамильные музыкальные задатки. Дело в том, что мой дед и два старших маминых брата играли на скрипке. Но никто из маминой семьи не сделал музыку своей профессией. И я была выбрана «жертвой». У нас есть семейная легенда: когда дедушка играл на скрипке, она просила: «Дайте кушать!». Он музицировал на свадьбах, других торжествах и возвращался домой с полным лукошком еды. Он был самоучкой, но играл прекрасно. Я же не очень-то хотела заниматься музыкой. С большим удовольствием ходила в ДК на танцы. До сих пор помню свои костюмы — яркие, с бисером и летящими юбками. В основном, мы исполняли народные танцы. Мне это очень нравилось и у меня получалось!

— То есть музыкой вы занимались из-под палки?

— Так было до определенного момента. После пятого класса я даже устроила родителям скандал: «Не пойду больше на вашу музыку!» Я еще и баскетболом занималась, что называется, с огоньком. Свидетельством тому стали мои сломанные мизинцы. Родители почти смирились, что я брошу занятия скрипкой. А в шестом классе увлеклась еще и историей. Мне казалось, что интереснее этой науки нет! А еще мечтала пойти в школу милиции, потому что любила бороться за правду. На волне всех этих метаний я не ходила в музыкалку недели две. Но все-таки решила вернуться, почувствовав, что без скрипки мне чего-то не хватает. Меня вдруг потянуло к инструменту. В это время у меня меняется педагог. Раньше это была муштра: «сыграй легато, сыграй стаккато!». А если не получалось, повторяли до посинения. До сих пор ощущаю, когда сажусь за фортепиано, как учитель буравил мне пальцем плечо, чтобы показать, как надо правильно делать туше (способ прикосновения к клавише — Е.С.).

— Понятно, почему вы захотели оставить занятия музыкой…

— Играешь, а у самой слезы до пола. К тому же, музыкальная школа находилась далеко от нашего дома. И на занятия шла как на каторгу: мороз, в руках скрипичный футляр, огромная папка для нот, ключ на шее, шуба до земли. Мамины коллеги говорили: «Сколько можно издеваться над ребенком? Пусть не ходит на музыку». Но пришел новый учитель и все изменилось. Лариса Ивановна Рей открыла мне музыку с другой стороны. Мы стали говорить об образах, а не только о технике, разбираться — для чего здесь именно такие ноты, такие штрихи, каково их значение. Позже учительница показала меня Ларисе Давыдовне Зубченко — преподавателю училища искусств. Мы стали готовится к городским и региональным конкурсам. Тогда во мне и «проснулся» дедушка. Все стало получаться. Тогда же ко мне в руки «пришла» скрипка чешского мастера с удивительным звучанием.

— А как этот инструмент к вам попал?

— Лариса Давыдовна направила нас к человеку, который продавал этот редкий инструмент. Это было сокровище! Скрипка звучала совершенно по-особенному. Конечно, не Страдивари, которая играет «сама», но заниматься на ней было удовольствием. Так, постепенно изменилась сама музыкальная среда, в которой я жила. Изменилась и я сама. Но когда я шла поступать в музыкальное училище, все еще думала: не поступлю, стану историком.

На репетиции — Бог, на сцене — дрожащий листик

— Что дает музыкальное образование помимо исполнительских навыков?

— Общую культуру. Занятия музыкой развивают мелкую моторику, а через это влияют на мозговую деятельность и развитие речи. Неудивительно, что все скрипачи — чрезвычайно разговорчивые люди (смеется). Во время игры на скрипке задействованы два полушария мозга, зрение, слух. В ансамблевом музицировании ты должен держать в голове не только свою партию, но и наблюдать за тем, что происходит рядом. Развивается логика и творческое мышление. Ведь чтобы сыграть самую простую песенку, нужно разобраться во всех этих крючочках и значках, написанных в партитуре, сыграть пьесу технически плюс добавить в нее эмоции.

— Был ли среди ваших однокашников в училище искусств дух конкуренции, соревновательности?

— Музыкант и артист — это зависимые профессии. Безусловно, они амбициозны и ревнивы. Никто не хочет быть плохим музыкантом, лучше уж вообще им не быть. Когда я поступила, среди моих однокурсников не было ярких звезд, на которых хотелось бы равняться. Но и без соперничества у музыкантов много проблем и комплексов. Как правило, эти зажимы создают и культивируют плохие педагоги, которые говорят: «У тебя это не получается! Ты с этим не справилась, у тебя все плохо». Эти слова «застревают» в сознании, как заноза.

— Когда вы смогли преодолеть эти комплексы?

— Начала преодолевать, когда пришла работать в симфонический оркестр и позже, когда я пошла учиться на психолога. Уже окончив музыкальную академию, я поступила в Педагогический институт на психологический факультет. Помню, профессор спрашивал каждого: «Для чего вы сюда пришли?». Я не стала ничего придумывать и честно ответила: «Пришла помочь самой себе». В то время, к сожалению, не было специальности «музыкальный психолог». Музыканту порой сложно преодолеть страх перед сценой. И многие исполнители с этой бедой живут. На репетиции ты — Бог, у тебя все получается, но выходишь на сцену и тебя словно цепи сковывают. Ты не можешь выдать даже 50% того, что играл накануне. Для многих, даже известных музыкантов, выход на сцену — это момент преодоления. На психологическом факультете мне дали необходимые знания и инструменты, чтобы справляться с этими зажимами.

«Переступишь порог филармонии — я тебя выгоню!»

— Когда вы решили, что будете работать в филармонии?

— Желание пойти работать в филармонию появилось еще в училище. На третьем курсе мне предложили играть в оркестре. Я подошла к Ларисе Давыдовне и восторженно сообщила об этом. «Если ты переступишь порог филармонии, — тихо сказала она, — я тебя из училища выгоню».

— Почему она так сказала?

— Вероятно, она думала, что я еще не готова играть в оркестре. Да и климат там в те времена был не самый лучший… Вообще Лариса Давыдовна — уникальный педагог. Талантливый, вдумчивый, мудрый. Вместе с тем, жестче я человека не встречала. Многие артисты нашего оркестра были ее учениками и составляют его цвет. Моя мама тоже считала, что нужно сначала получить полное академическое образование, а потом думать о работе. Я тогда так и не решилась пойти в филармонию. А на четвертом курсе Лариса Давыдовна сказала мне: «Ты идешь работать в музыкальную школу!». Я сказала, что не хочу. «Тебя никто не спрашивает, — был ответ. — Идешь преподавать, вступаешь в партию, а потом мы делаем тебя директором музыкальной школы».

— Вам это показалось заманчивым?

— Нет, но я пошла работать в свою родную музыкальную школу. Хотя преподавание — не мой конек. Я люблю детей, но мне их жалко. С моим жестким характером это будет не педагогика, а муштра (смеется).

— Когда же вы пришли в оркестр? Нужно ли было сдавать какой-то экзамен?

— Через несколько лет Лариса Давыдовна приехала ко мне домой и сказала: «Ты почему еще не в филармонии? Быстро подготовься и дуй на прослушивание!». Я страшно боялась. Исполняла концерт Моцарта. Передо мной сидел авторитетный худсовет: Лев Касабов (основатель и художественный руководитель камерного оркестра Иркутской областной филармонии — Е.С.), Александр Беляев (скрипач, концертмейстер симфонического оркестра — Е.С.), Рафик Варшавский (заслуженный артист России — Е.С.), Мина Володарская (концертмейстер групп симфонического оркестра — Е.С.). Это было то еще испытание! На сцене филармонии вообще у всех дрожат руки, даже у самых уверенных артистов. А на нашей сцене, столько раз окропленной слезами и потом, тем более. Перед худсоветом вообще играть сложнее, чем перед публикой. Энергетическая волна добра от зала помогает музыканту. А передо мной сидели критики — мэтры, мастера, которые смотрели на меня и думали: «Ну посмотрим, на что ты способна». Переборов страх и волнение, я сыграла все, как надо. И вот уже 32 года работаю в Иркутской филармонии.

— Сложно ли было влиться в коллектив?

— У нас очень хороший коллектив — и тогда, и сейчас. Когда к нам приезжают московские артисты, то страшно удивляются: вы что, флейты и скрипки оставляете на стульях во время антракта? Там в оркестрах музыканты могут просто «случайно» уронить, сломать чужой инструмент. Когда я пришла в оркестр, в нем не было жесткой конкуренции, интриг. Конечно, в каждом коллективе есть свои коалиции, но никто никогда себя изгоем не ощущал. Я очень благодарна Александру Беляеву, который всегда был внимательным и доброжелательным. Если у тебя нет карандаша, он тебе его давал, струны натягивал, инструмент настраивал, аппликатуру (указание пальцев в нотах с помощью цифр — Е.С.) ставил. Это был настоящий старший товарищ. А еще мне посчастливилось попасть в камерный оркестр филармонии, который создал Лев Касабов. Этот оркестр был единым коллективом, практически семьей.

Музыка — это дыхание

— От кого в коллективе зависит психологическая и творческая атмосфера? От руководителя?

— Роль личности в истории никто не отменял. Безусловно, многое определяет персона главного дирижера. Это главный человек в оркестре. Он — наставник, лидер. Он создаёт общую атмосферу и настроение в коллективе. Я попала в оркестр в благоприятное время. 1991 год был сложным для страны. А у нас был бурный подъем. Пошли гастроли: Америка, Япония, Канада, Германия (гастроли камерного оркестра). Как у любого творческого коллектива бывают подъёмы и спады, так и у нашего оркестра был не очень простой период.

Но когда в Иркутск приехал маэстро Илмар Лапиньш, мне показалось, что как музыкант, как оркестрант его я (да и не только я) ждала всю жизнь. Пришел человек, с которым мы смотрим в одном направлении, дышим одинаково. Ведь что такое музыка? Это дыхание. Если дыхание всех музыкантов совпадает, рождается что-то настоящее, красивое, волшебное. То, что публика будет воспринимать, затаив дыхание.

— Это дыхание можно назвать и по-другому — вдохновением. Оркестрантам нужно вдохновение? Или достаточно в совершенстве владеть ремеслом?

— Без вдохновения вообще жить нельзя. Если тебя жизнь не вдохновляет, значит лучше ничем не заниматься. Музыка — это эмоции. А эмоции мы получаем извне. Когда смотрим на звезды, слушаем прекрасную музыку, читаем книгу, общаемся с интересным человеком — вот что дает вдохновение. Музыканты ищут его всегда и везде.

— Вы никогда не жалели о том, что оставили исполнительство? И что для вас интереснее — руководить коллективом или заниматься музыкой?

— Знаете, сколько творчества в моей нынешней работе (смеется)! Мы с главным дирижером и большинством артистов — на одной волне. Придумывание всевозможных проектов — это тоже ведь творчество. Я на самом деле долго отказывалась от этой должности. Была уверена, что директор филармонии — это стулья и бачки, большой скучный пласт хозяйственной работы. Но оказалось все не так. Так что творческий процесс продолжается.

— Не секрет, что музыканты — сложные и ранимые люди. Кто-то, возможно, считает, что ему не дают возможности солировать, полностью раскрыться, творчески реализоваться. У кого-то другие проблемы. Сложно ли находить со всеми сотрудниками общий язык?

— У нас один из тех редких коллективов, где не только приветствуется творческая реализация каждого артиста, но и создаются условия для возможности выступать соло или в различных ансамблях. Только в составе симфонического оркестра достаточно много солистов, чьи фамилии иркутская публика может часто видеть на афишах, а еще есть различные квартеты и квинтеты. Что касается артистов, особенно вокалистов (они у нас все солисты), у нас их не хватает. Поэтому мы никого не зажимаем.

А про тонкие, ранимые души артистов — это не сказка. Музыкантам для работы недостаточно инструмента и партитуры. Чтобы увлечь слушателя, нужно самому гореть на все сто, а то и двести процентов. Со стороны кажется, что выходить на сцену в цветах и овациях, играть на инструменте, исполнять арию — это баловство. На самом деле — это очень тяжелый труд. Но мы стараемся создать для артистов хорошую среду. Учитываем их потребности, даем возможность развиваться.

— У вас никогда не бывает моментов, когда работа надоедает и хочется все бросить?

— Поверьте, не бывает таких людей, которые не хотят время от времени уйти из профессии. А у творческих людей это происходит чаще всего. В душе я все-таки остаюсь музыкантом. В чем-то это помогает, в некоторых моментах — мешает. В каких-то ситуациях я, возможно, поддаюсь эмоциям. Хотя за семь лет директорства защитный панцирь уже нарос. Знаю, что меня многие считают жестким руководителем, мы с вами уже обсудили мой жесткий характер (смеется). Дружить с коллективом, которым руководишь, по моему мнению, большая ошибка. Люди, чувствуя такое отношение, просто садятся тебе на шею. Основа же успеха в нашем деле — это тяжелая работа, решительность, хорошее планирование и настойчивость. Но когда я вижу, что «вытворяют» на сцене наши музыканты, я их всех до одного люблю.

 Склонность к препарированию

— Как вы отдыхаете? Как снимаете напряжение? В какие театры ходите, на какие концерты?

— Я хожу только в драмтеатр. Видите ли, уши у музыканта настроены на определенную частоту. Я не могу спокойно слушать концерт, а всегда его препарирую, разбираю на запчасти. Слушаю как играет солист, как звучит оркестр: тут они вместе, здесь не совпадают, хор вступил или нет, в ноты попали или не попали… Поэтому я и хожу в драмтеатр, чтобы хоть немного отдохнуть, а не заниматься подобным разбором полетов.

— Кроме классики что-нибудь слушаете? Рок, джаз, эстраду?

— Только джаз. В музыкальные бары не хожу. Предпочитаю уединение. Мой любимый отдых — уехать на Ольхон, где стоят пять домиков, нет связи, а людей встречаешь два раза в день. Так я перезагружаюсь. Беру с собой книжки, любуюсь природой.

— А что читаете?

— Последняя книга — рассказы Томаса Манна. У него настолько удивительный язык, такие хитросплетения, что, читая, ты полностью отключаешься от реальности. А некоторые фразы перечитываешь по три раза, думая: интересно, это Манн так написал или переводчик так перевел? Музыканты склонны все препарировать. Только после полного разбора в их голове складывается единое музыкальное полотно. Моцарт, к примеру, написал свой «Концерт для скрипки с оркестром № 3» в 19 лет. Исполнителю надо понимать — в какую эпоху композитор жил, в какой среде, с кем общался, какое у него тогда было настроение. Нужно владеть множеством фактов! Прежде чем выйти на сцену, ты должен потратить много времени и сил для того, чтоб правильно донести зрителям замысел композитора. Музыкант — это не просто исполнитель, а человек огромного кругозора. А книга — это погружение в другую стихию. Способ проверить свой интеллект и свою эрудицию.

— Говорят, что Иркутск — город с особой аурой. Ощущаете ли вы это?

— В юности я очень любила Иркутск. Но позже, выезжая на гастроли, увидела, как развиваются другие города. И здесь мне стало жить неудобно. Где здесь удобства, скажите? Глядя на другие города, понимаю, что мы отстаем от всех лет на десять. Та же филармония стоит рядом с оживленной магистралью. Сидишь на концерте, проезжает какой-нибудь мотоциклист, и вместо того, чтобы погрузиться в музыку, ты отвлекаешься на шум, грохот, гудки. Моя любовь к городу то угасала, то вновь появлялась. Особенно люблю вечерний и ночной Иркутск. Когда шум исчезает, ты возвращаешься домой после спектакля или концерта в прекрасном настроении. Ты видишь другие краски и лики Иркутска. Город начинает тебе открываться иначе. А еще я фаталист и верю в поговорку: где родился, там и пригодился. Ее можно перефразировать: кто, если не мы.

— Назовите самые яркие «музыкальные» места на карте Иркутска.

— Это филармония, колледж имени Фредерика Шопена, Органный зал. Кстати, когда я работала в камерном оркестре и мы играли в костеле, я этот зал не любила. Там было очень холодно и неуютно! Приходилось надевать пять кофт, а руки все равно ледяные. Работали при температуре 12 градусов. Это было в 1990 годы. Тем не менее, это были молодые, амбициозные, яркие и веселые годы.

— Как вы считаете, чего городу не хватает в музыкальной сфере?

— Нам не хватает консерватории или института культуры и искусства. Дефицит кадров у нас ощущается не только в филармонии, но и в кинематографии, библиотечном, музейном деле, реставрации. Все учатся, как говорится, как и где попало. Почему бы всех специалистов творческих направлений не объединить в большом учебном кампусе? От Красноярска до Владивостока подобных учебных заведений нет. Тем более, сейчас повсюду развиваются модельные библиотеки, модельные дома культуры, музеи.

Моя мечта — построить Концертный зал и открыть в Иркутске театр оперы и балета. Наше учреждение сегодня выходит далеко за рамки чисто филармонической деятельности. В репертуаре филармонии должны быть разные концертные программы, а мы проводим оперные фестивали. Например, придумали фестиваль Русской оперы в Тальцах. Полномасштабных постановок опер на воздухе в России до нас не было. В основном, проводили музыкальные фестивали, включающие отрывки из опер. Хотя давать оперы в наших условиях — большой риск. В Иркутске нет вокальной школы, поэтому солистов приходится приглашать. А массовые хоровые сцены, достигающие 50–60 человек, сложно исполнять камерному хору. Это масштабные затратные мероприятия. Но риск полностью оправдался. На постановках в Тальцах всегда аншлаги. Почему? Публика знает, что ей будет предоставлен хороший музыкальный продукт с качественным исполнением, красивым вокалом, прекрасными костюмами и декорациями.