Характер художника — это его судьба

Доктор геолого-минералогических наук, профессор, заведующая кафедрой ювелирного дизайна и технологий ИРНИТУ, член трех общественных российских и международных академий наук, литератор, искусствовед Раиса Лобацкая. Мы поговорили о многогранной культуре Иркутска, его ярких художниках, трагедии непризнанности и невозможности спрятаться в башню из слоновой кости.

Екатерина САНЖИЕВА

Две любви — геология и искусствоведение    

— Откуда у вас такая разносторонность занятий и увлечений? По профессии вы геолог, позже занялись геммологией — наукой о драгоценных камнях, открыли в политехе кафедру технологии художественной обработки драгоценных камней и металлов. Получили специальность искусствоведа, написали несколько литературных произведений.
— Наверное, интерес к жизни присущ каждому, но не всегда может проявиться. Да и столько интересов не каждому отсыпано. В школе я писала стихи, выступала в самодеятельности. Мне даже досталась уникальная награда — серебряный значок лучшему участнику школьной художественной самодеятельности. С юности мечтала посвятить жизнь искусствоведению, но тогда в Иркутске негде было получить эту специальность. У моей подруги мама была крупным ученым, и, узнав о моем желании писать стихи, она сказала: «Стихи пишут многие. Но это пройдет, и ты окажешься неудачницей. Самое лучшее — поступить на геологический факультет. Ты же любишь походы? А геологи — романтики и пишут стихи». И я поступила на геологический. Моя жизнь в геологии продолжалась 25 лет. Занималась сейсмотектоникой. Работала в Спитаке после разрушительного землетрясения, сделала научно-практические разработки, которых ранее не делал никто. Написала на эту тему много книг.

— Как же от землетрясений и разломов вы пришли к ювелирному дизайну? 
— Когда в стране началась перестройка, технический университет послал меня за границу, и я несколько месяцев училась преподавать рыночные дисциплины, стратегию маркетинга во Франции и Италии. Геология к этому моменту пользовалась небольшим спросом у абитуриентов. И я подумала, что надо открыть на факультете новое направление, более привлекательное для молодых людей. С согласия ректора технического университета Сергея Борисовича Леонова открыла кафедру, занимающуюся подготовкой специалистов в области технологии художественной обработки материалов. Наша кафедра выбрала ювелирные материалы. И к этой специальности возник большой интерес. Позже мы стали ориентироваться не столько на материал, сколько на технологию его художественной обработки.

— А это требует художественных знаний. Вы все-таки осуществили свою мечту и получили специальность искусствоведа?
— Да, в середине 70-х годов я получила второе высшее образование по истории культуры, по сути, искусствоведческое. Училась у замечательных преподавателей: блестящих искусствоведов Юрия Корнилова и Лидии Пуховской (крупнейший искусствовед России, заслуженный работник культуры РСФСР — Е. С.), которая тогда была директором Иркутского областного художественного музея. Многим подходам в анализе произведений искусства я научилась у них.

— Когда же вы решили, что нужно использовать полученные знания в сфере искусства не только для себя?
— Когда почти 30 лет назад открыла кафедру геммологии, ныне — ювелирного дизайна и технологий. Я профессионально объединила свои две специальности, открыв кафедру нового типа — художественно-техническую, которую возглавляю до сегодняшнего дня. Получается, первую четверть века я занималась геологией, а вторую — искусствоведением.

— Вы как-то признались, что любите именно живопись. Почему?
— Наверное, потому, что люблю цвет, образ, характер. С самого детства бегала в художественный музей, как только его открыли на Карла Маркса. Я жила рядом, и мы с соседскими ребятами там проводили много времени. Нам разрешали ходить по залам, только нельзя было шуметь и трогать экспонаты. Прямо над лестницей висел пастельный портрет военного в голубом мундире, который запомнился бархатистостью и сочностью красок. Было много и других полотен, которые меня завораживали колоритом. Тогда я в художественных тонкостях не разбиралась, но ощущение прикосновения к чуду помню отчетливо.

Яркие звезды Иркутска

— На одной из лекций в художественном музее вы отметили, что в Иркутске — активная художественная жизнь. Почему именно Иркутск дал столько самобытных живописцев и графиков?
— Ничего случайного не бывает. Когда-то, в самом конце 20-х годов прошлого века, в нашем городе открыли художественное училище, сейчас это колледж имени И. Л. Копылова. Постепенно в Иркутске сложилась хорошая школа живописцев и графиков. Позже появилось и высшее художественное образование: в педуниверситете кафедру живописи и методики открыл художник Александр Шипицын, а в политехе Виталий Смагин открыл кафедру монументальной живописи, которая теперь носит его имя. Виталий Георгиевич создал в Иркутске мощную школу живописцев-монументалистов. А монументальная живопись разнообразна. Это различные техники декорирования интерьеров и экстерьеров зданий: мозаика, витражи, роспись, гобелены. Выпускные работы студентов-смагинцев, украшающие стены, окна, лестничные пролеты, холлы и залы, сделали наш университет настоящим музеем монументальной живописи.

— Получается, что появление стольких ярких художников в Иркутске обусловлено образовательными заведениями, никакой мистики в этом нет?
— Это как процесс кристаллизации: достаточно нескольких центров, вокруг которых начинает разрастаться некий субстрат. В данном случае мы говорим об определенном уровне изобразительного искусства. На добротном субстрате «прорастают» гении. Один из них был как раз Виталий Смагин — крупнейшая фигура не только в иркутском изобразительном искусстве. Нельзя не вспомнить и других наших мэтров, народных художников России, таких как Виталий Рогаль, Анатолий Алексеев и Сергей Элоян.

— А если говорить о личных предпочтениях, кто ваши любимые художники?
— Когда-то меня восхищали своими работами многие, к сожалению, рано ушедшие из жизни художники. Таким неординарным мастером была Галина Новикова — блестящий портретист, график, педагог, ученица другого прекрасного портретиста Аркадия Вычугжанина. Не менее яркими были и художники более молодого поколения: Борис Десяткин, Сергей Коренев, Валерий Мошкин, Александр Шпирко, Николай Вершинин. Эти люди тоже оказались своего рода центрами кристаллизации, к ним тянулись молодые живописцы. Так и формировалась иркутская живописная школа.

Сегодня мне нравится Дмитрий Лысяков — мощный живописец, работающий и с портретом, и с пейзажем, и с натюрмортом, безупречно владеющий классическими техниками. Люблю учеников Смагина Наталью Довнич, Григория Свердлова, работающих в совсем другой манере и в иных техниках авангардного направления: плоскостная живопись, фьюзинг (особый вид стекла), необыкновенная цветная стальная скульптура. Восхищают работы Андрея Поляницы, создающего живописную в полном смысле слова керамику, своей яркостью, открытыми цветами и удивительными стилизациями напоминающую работы Василия Кандинского и Казимира Малевича.

— Вы отмечали, что авангард требует от художника большой фантазии при необязательно мощной технике. Можно ли сказать, что сегодня изобразительное искусство идет по линии упрощения формы?
— По линии технического упрощения, но не смыслового. Работы современных художников стали гораздо сложнее и глубже по содержанию, идеям, чем, скажем, полотна мастеров XIX века или даже начала XX. Смысловое усложнение искусства связано с усложнением жизни. Ведь искусство именно ее и отражает. То, что создается в мастерских, — это попадает туда «из-за окна», из реальности, из субстрата, в котором мы живем.

Через непризнанность и преодоления

— Насколько сейчас идеология влияет на изобразительное искусство?
— Она влияет на искусство всегда. На любое. Потому что никакое искусство невозможно вне жизни. А идеология в жизни любой страны играет важную роль.

— Но есть такое понятие — укрыться в башне из слоновой кости. Когда художник создает искусство ради искусства.
— Это миф. Художник может, конечно, абстрагироваться и писать, скажем, светские портреты. Но портрет — это человек, его внутренний мир, характер, мысли. Художник должен понимать свою модель. Тут никакой башни из слоновой кости не получится. Пейзаж в большей степени дает художнику абстрагироваться от идеологических установок. А вот натюрморт — иносказательная вещь. Художник не откажется от удовольствия «зашить» в него что-то запретное, какую-то аллегорию, символ. И потом любой творческий человек — будь то писатель, артист, музыкант, художник — глубоко и остро ощущает все социальные процессы. Он их пропускает через себя и иногда неосознанно, на каком-то глубинном уровне отражает то, что другие могут просто не видеть и не осознавать. Поэтому часто оказывается непонятым и отверженным. Но, слава Богу, обычно не навсегда.

— Один из таких художников — Алексей Жибинов?
— Да, еще один ярчайший иркутский талант. Он видел то, чего видеть и изображать было в 30-50-х не нужно. А когда он попытался писать то, что требовалось, у него не получилось. Эти противоречия привели его к трагическому финалу. Он был учеником Павла Филонова (российский и советский художник, поэт, один из лидеров русского авангарда, основатель, теоретик, практик и учитель аналитического искусства — Е. С.). Алексей Жибинов, получив клеймо «формалиста», попал в творческую изоляцию, работал в стол. Кстати, в своей последней работе — «Умолкнувшая скрипка» — он, задумав свой уход, изобразил собственные похороны.

— Получается, что творцу часто сопутствует непризнанность?
— Это происходит далеко не всегда и не всю продолжительность жизни художника. Когда мы говорим об авангардистах, то чаще всего на начальном этапе все они оказывались непризнанными, а потом попадали в ранг гениев. А гении — они такие: сегодня создали то, чего никогда не было, и зритель не готов, не принял, но уже завтра он восхитится, как это здорово! А послезавтра скажет: «Это же общеизвестно, рутина». Таковы реалии таланта. Могу привести десятки имен художников, которые через «борения и одоления» юности шагнули в известность и богатство зрелости.

— А из иркутских живописцев кто мог бы пройти такой путь?
— Тот же Жибинов, но у него не выдержала нервная система. Его имя вошло в «Энциклопедию русского авангарда» уже после его смерти. А при жизни у него не было ни одной персональной выставки. Он добровольно ушел из жизни в расцвете сил — в пятьдесят лет. Более счастливо, но тоже не вдруг, стал мэтром Виталий Смагин. За несколько лет до своего ухода он начал серию работ в смешанной технике под общим названием «Послания». Это работы настолько глубокие, мощные, многоплановые, с такими зашифрованными смыслами и иносказаниями, что им только еще предстоит найти истинное понимание не только публики, но и искусствоведов.

— Как вы относитесь к мнению, что для того, чтобы заработать имя, художнику важно «попасть в струю»?
— Дорогу осилит идущий. Ни в какую струю просто так не попадают. Конечно, многие талантливы, но этот талант надо суметь ориентировать в верное художественное русло, оказаться созвучным времени, поддержать свой дар абсолютной творческой оригинальностью, неподражаемостью.

— Наверное, художнику нужны еще и железные нервы? Ведь многие талантливые авторы просто ломались… Например, иркутские художники так называемого потерянного поколения — Сергей Коренев, Борис Десяткин, Валерий Мошкин.
— В те годы в мастерских царила богемная атмосфера. Собирались, обсуждали новые пути в искусстве, выпивали. Одни люди удержались и не упали в эту бездну, а другим было сложно отказаться. Все дело в характере. А характер — это судьба. И тем не менее названные вами люди были прежде всего гениальными художниками. Ни одному другому городу не досталось столько гениев в одном поколении, в одном творческом пласте.

Основание для личной гордости

— Вы назвали Иркутск городом нестандартным. В чем его нестандартность с точки зрения культуры?
— Дело в его исторических корнях. Иркутск родился на хорошем месте. Он стал перевалочным центром караванного пути на Дальний Восток и в Якутию, на Камчатку и Сахалин, в Монголию и Китай. А кто по этому пути шел? Сначала шли сильные, смелые люди-казаки, которые осваивали Сибирь, а вместе с ними двигался целый обоз: строители, кузнецы, плотники, ученые. Шли военачальники, летописцы, которые должны были новые земли описать. Сюда прибывал поток интеллигентных, образованных людей.

В XIX веке здесь формировались научно-исследовательские экспедиции, ведь в 1851 году по инициативе генерал-губернатора Восточной Сибири Николая Муравьёва-Амурского в городе было основано Иркутское областное отделение Русского географического общества. Сюда привозили политических ссыльных, как правило, людей образованных. А декабристы? Они тоже создавали вокруг себя центры кристаллизации знаний, образования, интеллигентности. Молодые образованные, но небогатые люди ехали сюда, чтобы не только сделать состояние, но «принести пользу Отечеству». Самые неординарные среди них немало преуспели, а потом много средств вкладывали в благотворительность. Открывали сиропитательные дома (учебные заведения для детей-сирот — Е. С.), приюты, больницы, училища. Коренные народы (буряты, эвенки, якуты), с одной стороны, тянулись к европейской культуре, а с другой, сохраняли свои мощные корни и традиции. В этом «котле» плавилась и формировалась нестандартность Иркутска.

А еще случилось лучшее, что может случиться с городом, у которого богатая история. Всё, что копилось годами и событиями, создавалось творческими людьми и талантливыми предпринимателями, сохранилось. Нечастый случай для российской провинции, но в Иркутске каждый поворот истории имеет материальные свидетельства, бережно собранные в наших чудесных музеях: художественном, краеведческом, музее истории города, в Тальцах, лимнологическом. Есть и другие, такие как музей связи, железной дороги, электроэнергетики… Свидетельства неординарности нашего города многочисленны и неоспоримы, достоверны и уникальны. Иркутск больше трех с половиной столетий является бесспорной культурной столицей Восточной Сибири. И именно мощный пласт культуры, в том числе и художественной, всю мою жизнь является основанием для личной гордости.